Бернхард Шлинк - Возвращение

Стемнело. Как и вчера, над городом низко висели тяжелые тучи, а с наступлением темноты небо и вовсе придавило дома, парки, площади и улицы. Я завистливо всматривался в освещенные окна, манящие призрачным обещанием уюта и покоя. Даже тогда, когда я сидел в вагоне метро и рассматривал людей, возвращавшихся домой, меня вновь охватила тоска, хотя тому, что у каждого из них есть свой дом, своя семья, свой вечер, я вовсе не завидовал.

В пансионе я познакомился с американским журналистом, только что приехавшим в Берлин. За совместным ужином он обрушился на меня с вопросами. Как все будет развиваться? Хотят ли немцы в ГДР иметь собственное свободное немецкое государство? Или они хотят воссоединения? Чего хотят немцы в ФРГ? Будут ли в ГДР преследовать коммунистов? Останутся ли русские в ГДР или уйдут? Удержится ли Горбачев? Не произойдет ли военный путч? Я не знал, что мне ответить на его вопросы, однако его это нисколько не смущало. А чего лично я жду от этих событий?

Я завел разговор о двух половинах Германии, о Германии католической, Рейнской, Баварской, тучной, жизнерадостной, общительной, и о другой ее половине — восточной, протестантской, прусской, сухопарой, Германии строгих жизненных правил, обращенной в себя.

— Восточная половина Германии — такая же составная часть моего духовного мира, как и западная, — сказал я, — и я хочу и в ней, как и в другой половине, свободно передвигаться, работать, иметь пристанище, любить, да просто жить, наконец. По мне, так пусть будет свободная ГДР, лишь бы она была такая же открытая, как Австрия и Швейцария. Хотя разве не естественнее объединить две половины в единое целое?

Он слушал меня внимательно. То, что я высказал, было неожиданно для меня самого. Однако эти мысли казались мне совершенно убедительными. Как будто я долго и основательно их обдумывал. Или как будто во время моего гуляния по Восточному Берлину передо мной предстали не пришедшие в упадок дома, а мир Лютера и Баха, Фридриха Великого и прусских реформаторов.

Я объяснил ему и то, почему не будет никаких преследований:

— Вернувшись домой, Одиссей убил всех женихов, а всех служанок, которые путались с женихами, повесил. Он мог это сделать, потому что не остался на родине. Он отправился дальше. Если же ты хочешь остаться, то надо как-то мириться друг с другом, а не сводить счеты. Ведь не было же в Америке после Гражданской войны никаких преследований? Америка после разделения на Юг и Север снова смогла вернуться к себе прежней, остаться самой собой. Вот и Германия, вернувшись к себе, хочет здесь и остаться.

Он улыбался мне или просто смеялся надо мной? Я не был уверен. Мы выпили две бутылки вина на двоих. Но эти два дня в Берлине пьянили меня еще больше. Прошлое и настоящее, изобилие и скудость, радость и жесткость, жизнь внешняя и внутренняя — все это обрело друг друга и соединилось в одно целое, мир снова стал округлым и единым, и я сидел в самом центре этого мира за бокалом вина.

Прежде чем улететь домой, я еще раз сходил в университет, расположенный на Унтер-ден-Линден. На сей раз я поднялся по широким красным мраморным ступеням лестничных маршей, прошел мимо цитаты Маркса («Философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его»). Широкие коридоры были пусты, на лестницах и в коридорах на другом этаже я тоже никого не встретил. В воздухе снова резко пахло моющими и дезинфицирующими средствами.

На стене у одной из дверей висела табличка с анонсом лекций и семинара по конституционному праву капиталистических государств. Я стал читать названия тем, как вдруг распахнулась дверь, из аудитории вышел человек и протянул мне руку:

— Вы доктор Рёмер?

Я ответил на рукопожатие.

— Меня зовут доктор Дебауер.

— Профессор Пфистер предупредил нас, что будет доктор Рёмер. Вы его замещаете?

— Возможно, он еще появится.

— Входите же, пожалуйста.

Он жестом пригласил меня войти, назвал себя, его звали доктор Фах, взял у меня плащ и через вторую дверь провел меня в помещение со шкафчиками по стенам и с длинным столом посредине, за которым сидели несколько мужчин и женщин, некоторые совсем молодые, некоторые постарше, кто-то в пиджаке и галстуке, а кто-то в свитере. Доктор Фах предложил мне занять место во главе стола. Пока он говорил, обращаясь к слушателям, подошли еще несколько участников семинара.

Я узнал, что профессор Пфистер из Ганновера уже многие годы поддерживает один из редких немецко-немецких научных юридических контактов с профессором Луммером из Университета имени Гумбольдта в Берлине, и оба они пришли к мнению, что теперь, когда стена пала, несколько преподавателей из Ганновера не мешкая должны отправиться в Берлин, а коллеги из Берлина, соответственно, в Ганновер и провести обменные семинары. Они ожидали, что приедет приват-доцент доктор Рёмер, а вместо этого прибыл я.

— Вы тоже приват-доцент, доктор Дебауер?

— Я еще не завершил свою докторскую диссертацию. Кроме того, я вовсе не из Ганновера, и профессор Пфистер ко мне лично не обращался. Однако, — я попытался быть кратким, — есть мнение, что особенно необходимо усилить здесь преподавание специалистами по государственному и административному праву.

Я защитил свою кандидатскую диссертацию в области основного права.

Меня не спросили, чье это «мнение», в связи с которым мне следует преподавать государственное и административное право в Университете имени Гумбольдта. Мне стали задавать вопросы о моей кандидатской и о моей докторской диссертации, о моих научных работах и проектах, об опыте преподавания в большой аудитории и в семинарских группах, о практической деятельности и политической ориентации. Я старался не слишком врать. Однако кончил тем, что про Америку, где я обучался массажу, сказал, будто учился там сравнительному конституционному праву, опубликовал несколько статей, а в Германии руководил исследовательской группой и почти закончил свою докторскую диссертацию.

Несмотря на открытые окна, было так душно, что я вспотел. Шкафчики по стенам, длинный стол, большое количество собравшихся — все это производило на меня такое впечатление, будто я снова школьник, которому в учительской приходится держать ответ перед педсоветом. Быть может, именно поэтому мне так легко вралось. Когда я намекнул, что в качестве сотрудника со стороны земельных правительств ФРГ, возглавляемых социалистами, я участвовал в нескольких процессах Федерального конституционного суда, многие присутствующие уважительно закивали. С удовлетворением было принято к сведению и мое заявление, в котором я сам себя из обычного редактора издательства произвел в чин научного консультанта и пообещал снабдить библиотеку их секции бесплатной литературой. В конце заседания доктор Фах от имени всей секции поблагодарил меня за беседу: