Andrew Лебедев - ТВари

– Пишете для себя самого? Литература для одного читателя? — хмыкнул Игорь.

– Да нет, — совершенно не обидевшись, ответил Баринов, — событие в литературе случается тогда, когда, доверяя собственному вкусу, писатель создает именно то, что… — он замялся, подыскивая необходимое верное слово, — то, что завоевывает читательское поле.

– Ну и как? — с иронией спросил Массарский. — Удается завоевание?

– Да вот эти, — Баринов махнул рукой в сторону группы завернутых в тоги богатых промышленников и банкиров, среди которых затесался теперь и Махновский, — эти денег под новое издательство дали, специально, чтоб мои книжки издавать.

– Ааа, ну если эти, — развел руками Игорь, — эти, наверное, понимают.

– Они не понимают, они чуют, где деньгами пахнет, — сказал Баринов.

– Ну, тогда пожелаю! — сказал Массарский и двинулся в сторону стола с яствами.

Литература литературой, тусовка тусовкой, флирт флиртом, а прием пищи должен быть по расписанию.

Джон восторженно оглядывал пространство павильона.

– Сколько бабок ушло на все! А хватит на остальное-то?

– А, брось, — махнул рукой Мах, — тюменские уже первую часть денег перевели… Тюмень — хоть и столица деревень, а свое сибирское слово держит. Скоро денег будет столько, что мы с тобой не декорации, а реальные Рим с Версалем откупим. И Мишу с Дюрыгиным, да и всю останкинскую телебратию надо приручить, они ведь, сами того не зная, нам большую службу сослужат. Так что эти бабки, считай, по статье «наше светлое будущее» расходуются.

– И не жалко будет Ирмой пожертвовать? — спросил Джон.

– Ты радуйся, что не тобой жертвовать придется, а за Ирму не переживай. Если что, ее ненадолго посадят, а мы ей в камеру и мальчиков-стриптизеров, и шампанское присылать будем, и цветной телевизор поставим.

Часа в два пополуночи всех, уже сильно пьяных, стали приглашать перейти в другой павильон. Гости в тогах, разомлевшие от возлежаний с голыми фотомоделями, изображавшими финикийских рабынь и свободных римлянок, с трудом соображали, чего от них хотят.

– Едем во Францию! Остановка — Версаль! — кричал популярный лысоватый и толстоватый одесский юморист, приглашенный на роль тамады.

Чтобы отрезвиться перед переодеванием, Игорь нырнул в бассейн и пару раз проплыл от стенки до стенки. Какието совершенно пьяные девицы с удивительно знакомыми телевизионными лицами в воде пытались хватать его за руки и за ноги:

– Эй, мальчик, не хочешь любви?

Где он эту видел? Одна — вроде певица, которая с Ордашевским поет. Или диктор с седьмого телеканала? А другая?..

В версальских декорациях мягким клавесином и скрипками струился Моцарт. От белоснежных декольте было больно глазам, как от альпийских снегов при ярком солнце, хоть светозащитные очки надевай.

Игорю был тесноват бархатный камзол. Обтягивающие панталоны, идиотские белые чулки и еще парик напудренный и неприятно пахнущий. Но девчонки, которых неизвестно откуда понадоставал шустрый порученец Махновского, были просто великолепны. Неужели в Москве так много грудастых барышень, которым корсеты из китового уса точно доктор прописал?

– Слушай, Махновский, — обратился изумленный Игорь к своему приятелю, который теперь помахивал шпагой капитана королевских мушкетеров с осыпанным бриллиантами эфесом, — послушай, неужели за большие деньги в Москве ты теперь можешь все? И этих телевизионных барышень из редакции «Новостей» раздеть догола и в бассейн запустить, и любую народную артистку к стриптизному шесту приставить?

– Не будь таким наивным, Игорек, — осклабился Махновский, — за очень большие бабки я всю Москву, да не то что Москву, всю Россию раком поставлю.

– Почти верю, — отозвался Игорь.

– Почти? — хмыкнул Махновский. — Почти? Да если надо, я любую приму Большого или Мариинского в следующий раз привезу, и та нам голого лебедя под СенСанса тут станцует как миленькая.

И Игорь вдруг поверил. Поверил и представил себе, что за миллион, или за пять миллионов, или за десять — за сумму, которая для Махновского при его теперешних денежных потоках будет совершенно незначительной, любая прима Большого театра сможет…

Он вдруг вспомнил ту новеллу австрийского писателя, что в детстве произвела на него сильнейшее впечатление, не столько возбудив юное сексуальное воображение, сколько поколебав веру в чистоту красоты, изначально присущую невинному детскому сознанию. Там рассказывалось о порядочной, благопристойной, интеллигентной молодой женщине. С мужем она была приглашена на вечеринку к одному богатому и холостому австрийцу. И вот за игрой в карты, когда муж этой дамы сильно проигрался, хозяин дома вдруг изъявил желание увидеть обнаженную грудь благопристойной женщины. И за одно мгновение такого стриптиза предложил огромную по тем временам сумму. И женщина расстегнула блузку.

– Не веришь? — спросил пьяный Махновский.

– Верю, — ответил Игорь, — вееерю в тебя… — И пьяно запел старую песню из старого кино про войну на свой лад: — Верю в тебя, в дорогую подругу мою, эта вера, б…, от пули меня, от снайперской пули киллера спасалааа…

И вдруг, прекратив петь, сказал твердо, глядя Махновскому в глаза:

– Не трогай, б…, нашего Мариинского театра, а то в морду, а то в морду дам за балет, ведь должно же быть чтото святое!

– И я в тебя верю, — миролюбиво улыбнулся Махновский, — потому как ты же у нас вроде как дурак, хоть и банкир, ты же к психотерапевтам после секса бегаешь…

– Вотвот, а ты и не искушай, черт! Ты же ведь черт? Я же тебя раскусил, — хитро прищурился Игорь.

– Да ладно тебе, — отмахнулся Махновский, — гляди лучше, какие декольте! Хочешь вон ту сисястенькую?

До зала с Иваном Грозным никто из гостей добраться уже не смог. К шести утра в павильоне Версаля творилась полная чума. Ноздри гостей пылали, переполненные дармовым кокаином, а желудки уже давно не принимали ни виски, ни текилы, ни шампанского…

Полуголые музыканты в напудренных париках наяривали на скрипках то «Семь-сорок», то «Smoke on the water». По-разному раздетые гости танцевали в обнимку с девушками в одних корсетах из китового уса на холеных телах московской среднерусской породы.

– Завтра я в Швейцарию на конгресс улетаю, — сказал Махновский. — Ты тут еще повеселись, а я баиньки.

Кто веселился, а кто и работал. Предстояло великое действо: объединить два супершоу современности в одно. Пускай на один только раз, но в какое…

Шоу Зарайского и его Ирмы Вальберс на один раз соединить с «Русским свадебным марафоном» Дюрыгина.

Пока задача была поставлена так, чтобы объединить на один раз, но этот один раз должен был прозвучать и отдаться эхом. Да таким эхом, чтобы народ, тот, что жует макароны перед своими телевизорами, позабыл бы и о фигурном катании, и о боксе, и о цирке со звездами…