Алексей Швецов - Лохless. Повесть о настоящей жизни

Я начинаю рассказывать ему о своей скучной работе, глупых секретаршах, тупых телках, клубных тусовках, наркоте и прочих атрибутах тоски и бездуховной светскости. Сашка рассказывает о своей работе в лондонском Нью-Йорке, телках, наркоте, клубах. Потом мы вспоминаем общих знакомых с их телками, наркотой и клубами.

– Помнишь Стаса, — смеется Сашка, — который на третьем курсе пьяный, как кол, на лекцию пришел и у препода похмелиться попросил?

– Помню, — смеюсь я в ответ. — Только не Стас, а Денис, и не пьяный, а обдолбаный, и не похмелиться, а закурить.

– Какая разница? — смеется Сашка. — Встречаю его в Таиланде, прикинь. А он в шоу трансвеститов работает. Волосы черным выкрасил, линзы черные поставил. Сам худой и как будто ростом поменьше. «Во дела», — думаю. Я к нему подгребаю: «Здорово, Стас! Как ты сюда попал?» А он морду воротит, что-то по-тайски лопочет. Типа, не узнал. Ну, думаю, хер с тобой! Ладно, может, скрывается человек. А Женьку Безноздреву помнишь? С нами училась. Толстая такая.

– Погоди, Сань. С нами парень учился, Безноздрев. Тот действительно толстый был. И звали его вроде Женькой.

– Какая разница? — смеется Сашка. — Женька и есть Женька. Не поверишь! Родила она в Куршевеле. Я там в местный клуб к диджеям приезжал потусить, и вот довелось встретиться. И прикинь, говорит, что ребенок — мой. А я с ней лет десять не виделся. Подкидывает же жизнь сюрпризы! Да, старик, жизнь кипит. Бурлит жизнь, я бы сказал.

Я киваю в ответ, типа: «Жизнь действительно бурлящая субстанция».

– Твою бывшую жену встретил, Ингу, — серьезным тоном продолжает воспоминания Сашка. — В Швейцарии в частной клинике лечится.

– Брат, я никогда не был женат на Инге. Я не уверен, но по ходу я вообще никогда не был женат.

– Я тоже, — Санек, с сожалением кивает головой, — но не в этом дело. Я к тому, что досталось человеку. Да, старичок. Поломала ее жизнь. Как вы расстались… так и под откос все у нее пошло. Переживает она очень. Привет тебе передавала. Передавай, говорит, привет моему крокодилу.

– Почему крокодилу? — удивляюсь я.

– Не знаю. Может, потому что Гена? Типа крокодил Гена?

– Наверное, — смеюсь я.

Разговор зашел о здоровье.

– А у меня, старик, проблемки кое-какие имеются в этом разрезе, — по секрету сообщает мне Сашка. — Был я в Сан-Тропе, в клубешнике одном. Захотелось мне драйва. Я голову в колонку засунул, в самую гущу динамиков, и теперь вот какие-то детали стал забывать.

– Да, — посочувствовал я, — колонки — это такая коварная вещь.

– Какие колонки?

– Санек, не будем вдаваться в детали… — Я перевожу разговор на другую тему.

Жалуюсь ему на вечную тоску, мертвость окружающих, их лицемерие и пошлость. Рассказываю ему о своей перманентной депрессии в этом сером и скучном мире, где я — реликт.

– Меня, Саня, депрессняк постоянно давит. Я не жалуюсь, нет. Я привык к этому ощущению нехватки чего-то важного. Я даже испытываю особый, сродни мазохистскому, кайф. Но чувство нереальности моего пребывания здесь, среди духовно/мертвых антиподов, самому мне кажется нереальным. Порой возникает чувство, что я сплю! Я все жду, что вот-вот проснусь и… и я, типа, грузчик в каком-нибудь захудалом городишке, а вместо жаркого лета мертвенно-холодная зима. Все чем я жил эти пустые годы — пошло и некруто. Весь этот гламурный глянец — полный отстой и еще более полная жесть! Я расту, я выше всего этого, но узкие рамки псевдосветской жизни, низкие потолки общественной морали и границы завоевавшей мир тупости не дают развиваться моему «я» во всех направлениях. Я уже не тот Сергей, которого ты когда-то знал. Происходит ревальвация моего «я», но я не в силах заставить мир измениться под меня. Должен произойти ребрендинг в сознании этих живых мертвецов. То, что сейчас называется «гламур», должно называться «полной лажей». И когда большинство это осознает, тогда возможен какой-то сдвиг, и мы не будем такими… — Носком ботинка я показал на мирно спящую под столиком Ольгу. — Пойми, театр начинается с вешалки, а жизнь начинается с грязных рук акушера, который тебе привязывает бирку с номерком, словно зверенышу. Не об этом ли номере написано предупреждение в Апокалипсисе? А жизнь. МХАТ, Большой театр — это все хуйня по сравнению с этими постановками театра абсурда, именуемого жизнью. Жизнь — это не что иное, как хеппенинг. Отсутствие логики во всем. Я все больше прихожу к выводу, что смерть — это благо!

– Почему?

– Кто-нибудь, когда-нибудь видел обиженных смертью? Нет таких. А униженных и оскорбленных жизнью — не счесть!

Сашка многозначительно ковыряет вилкой в ухе:

– Старик, я с тобой согласен. Я глубоко разделяю все. Но это, — он обводит рукой вокруг себя, — не стоит ненавидеть и презирать. Это надо иметь!

– В каком смысле?

– Например, видишь вон там, у колонны, чувиха стоит?

– Где?

– Да вон же. От входа налево, вторая колонна. Видишь?

– Да.

– А за ней девушка с зелеными распущенными волосами. Ну, разглядел?

Я прищуриваюсь, ищу чувиху с зелеными волосами.

– Сань, по-моему, это деревце в кадке. Пальма.

– Не важно, старичок, не заморачивайся на деталях. О чем она, по-твоему, думает? Что ей надо?

– Пальме?

– При чем тут пальма? Я тебе про главное толкаю.

– Не знаю, — сдаюсь я.

– Думает она, как произвести вскрытие или легкое кровопускание наших с тобой кошельков. И как по-быстрому потратить деньги, которые она у очередного папика вытянула. Понял?

– Примерно.

– А я знаю, как это сделать! И чувихе приятно. И я поднимаюсь.

– Ты имеешь в виду бильярдную, которую ты строишь? Об этом на каждом тусняке треп идет.

– Именно. Только не бильярдную я имею, а всех их в этой бильярдной. Вот такая, Федор, лексическая морфология.

– Сергей, — поправляю я.

– Какая разница?! — с чувством вопрошает Сашка и в сердцах толкает Ольгу ногой.

Девушка шевелится, но не просыпается.

– Расскажи подробнее, — прошу я его, как ребенок просит рассказать сказку на ночь.

Я крепко попал под редкостное Сашкино обаяние.

– Идея такая. Я с Пашкой, моим партнером. Ты его не знаешь? О, классный чувак! Тусовались мы с ним в Лондоне, под Нью-Йорком, и он там с одной негритяночкой познакомился. Ведет он ее в бар и спрашивает типа, не желает ли леди расслабиться. Та — дура полная. По-русски ни фига не шарит. Пашка ей на чистом английском предлагает: «Relaxant?» — Сашка разражается заразительным смехом: — А это значит слабительное. Он ей слабительное предложил.

Я тоже смеюсь.

– Жаль, что его нет здесь. Может, ты его и встречал где, хотя вряд ли запомнил. У него такая бородка в виде косички. Синяя.

Я указываю Сашке на синебородого рассказчика анекдотов:

– А это не он?

– Какая разница! — восклицает Санек. — Ладно, я вас потом познакомлю. Когда он придет. Так вот… на чем я остановился? Ах, да! Вспомнил. Сидим мы с этой вьетнамкой за одним столиком, и до того она на нашего ректора похожа (помнишь его? лысый такой, с огромным носом), что я не выдерживаю и спрашиваю у нее: «Анна Леонидовна, в каком году…»