Виталий Владимиров - Челнок

Акт третий. Без музыки, без звука, без оказавшихся ненужными фраз и слов, но полный взаимности и взаимопомощи.

Акт.

Настоящий акт двух героев.

Только неглубоко, успела подумать Людмила, вспомнив свои опыты с Гошей.

Инвентаризация затянулась еще на три дня, а взаимоотношения Сережи и Маши еще на добрый десяток лет.

Особенно жаркими были ночи любви в холодном сентябре, в колхозе, куда послали Люсю и Сергея помогать сельскому хозяйству и где она увидела апокалипсическую картину дрожащего студня холма из живых уток без перьев.

Им негде было встречаться, негде творить свою любовь, сладко исполнять закон взаимного притяжения. Вот и искали они укромные уголки, места, даже там, где, казалось бы, секс невозможен. Возможен, да еще какой! Необычность ситуаций, холодок страха от возможности быть застигнутыми врасплох возбуждали посильнее любых фантазий. Им даже показался пресным, рядовым секс в обычной постели, когда жена Сергея с дочкой уехали к морю на все лето.

Так Людмила стала жить двойной жизнью.

Не одна она так жила. Говорили одно, делали другое, думали третье. На кухне после стопки самопляса резали правду-матку. На трибуне в актовом зале рапортовали о выполнении своих соцобязательств. На демонстрациях славили КПСС.

И если Людмиле было горячо с Сергеем, и чем дальше, тем горячее, то с Митей Людмиле было холодно, и чем дальше, тем холоднее.

Митя, будучи рохлей по определению, похоже, равнодушно относился к тому, что нет ни человеческого, ни физического контакта с законной супругой. Его покорность, которая так нравилась Людмиле, стала ее раздражать. И каковы же были ее удивление и гнев, когда она получила анонимное письмо, что Митя, ее плюшевый Митя, добросовестно исполняет мужские обязанности где-то на стороне.

Митя по наводке анонима был буквально пойман с поличным за руку, впрочем, тут уместнее сказать, что за иное место. Он не стал отпираться, полностью признал свою вину, дал развод, а главное, по требованию Людмилы, подписал все нужные бумаги – отказался от претензий на жилплощадь.

Впервые в жизни Людмила ощутила, что она…

Свободна.

И как это упоительно!

Да еще хозяйка собственного дома.

Что еще надо молодой, в цвету женщине?

Теперь и Сережу можно домой пригласить, подумала тогда Людмила. И тут же осеклась. А как же сын?.. Он так любит своего папу Митю. Вот разве что, когда Гриша уедет в пионерский лагерь… А пока надо бы сходить в поликлинику, в горле першит постоянно и ухо болит. Где же ей так надуло?

Тем утром Людмила, почувствовав резь в глазах, жжение в горле и боль в ухе, отпросилась с работы и взяла в поликлинике бюллетень. И прежде, подходя по утрам к проходной, она замечала в безветренные дни желтоватую дымку в воздухе, слышала неприятный запах, ощущала навернувшиеся слезы. Опять торфяники горят, привычно думала она.

Оказалось, что не торфяники. Через три дня, отлежавшись и отоспавшись, Людмила узнала, что был химический выброс на закрытом предприятии, рядом с их институтом. В связи с массовыми обращениями к врачам и жалобами потравленного населения была создана специальная комиссия, редкий по тем временам случай, которая разбиралась в происшедшем и даже обещала выплату каких-то компенсаций за причиненный здоровью ущерб. Вызвали на комиссию и Людмилу, но, установив, что она была в тот день на бюллетене, отказали ей в компенсации. Впрочем, даже тем, кому обещали, все равно ничего не дали.

Глазки Людмилы промылись слезами, горло у Людмилы прошло, а вот на правое ухо Людмила оглохла.

Мир звука стал для Людмилы односторонним, плоским, не объемным, не стереофоническим.

Еще один выброс и Людмила станет глухой как Бетховен.

Так случился свой, личный Чернобыль Людмилы.

Случился?

Позже Людмила узнала, что химические сбросы были обычным делом для этого закрытого предприятия. Травили понемногу по ночам, а тут…

И Людмила почувствовала себя голой незащищенной уткой под холодным дождем.

Как это оказалось тревожно, непривычно и дискомфортно чувствовать себя ущербной по сравнению с другими. Все слышат нормально, им и в голову не приходит, почему Людмила иногда в беседе улыбается и молчит, как истукан. Доходило порой до настоящего конфликта, когда начальник что-то спрашивал по делу, а Людмила не слышала.

Начальнику казалось. что она специально так делает, чтобы не выполнять его указания, что она не удостаивает его чести получить ответ. Людмила напрягалась и от этого совсем ничего не слышала.

Она не реагировала на просьбы сына, а тот думал. что мама его не любит.

Она не слышала нежных слов любви, которые ей шептал в глухое ухо Сережа.

Не только глухота угнетала и отнюдь не прибавляла оптимизма, Людмила, да и не только она, чувствовала, как постепенно все туже приходится подтягивать поясок, как катастрофически не хватает дожить от зарплаты до зарплаты, что мизерны алименты, которые, хорошо хоть регулярно, платил Митя, как пустеют полки магазинов, как страна погружается в болото застоя и ее трясет лихорадка постоянного дефицита буквально на все – на зубную пасту, на сигареты, на спички…

И это в Москве, а что творилось в провинции! Ходил тогда такой анекдот – зачем распределять продукты по стране, достаточно выбросить их на прилавки в Москве, а уж советский народ сам все растащит.

Появилась личная карточка москвича, только по ней можно было отоварится столичным жителям и то в строгих пределах. Хоть как-то выручала система заказа продуктов. Раз в неделю, отстояв очередь, Людмила получала еду по убогому ассортименту.

Да еще помогала доставшаяся в наследство от матери крестьянская привычка жить экономя буквально на всем, варить супчик из топора и кашу из ничего. Даже сейчас, в эпоху видимого изобилия на прилавках, и просто безобразного по сравнению с прежними понятиями количества поглощаемой еды Людмила время от времени с удовольствием варила себе постный супчик на воде – быстро и вкусно. И даже в, казалось, пустом холодильнике она всегда могла найти из чего можно приготовить ужин.

Настали совсем тяжелые времена, рушился привычный уклад. Зарплата оставалась той же, а цены росли, инфляция на глазах съедала сбережения, отложенные на черный день. Родители Людмилы считали свою старость обеспеченной, еще бы! у них на книжке был клад, точнее, вклад – годами скопленные, заветные, гробовые 10 000 руб. Поначалу на эту сумму можно было купить лучшую тачку советских времен – «Волгу», а через несколько лет – пачку сахара в лучшем случае.

Людмила экономила буквально на всем. В ее НИИ существовало бесплатное диетпитание для сотрудников, откуда она приносила домой два кусочка сыра с завтрака и котлетку с обеда.