Ричард Райт - Черный

— Знаешь, парень, я ведь с Севера, — проговорил он.

Я весь сжался. Что это, ловушка? Он коснулся запретной темы, и я решил выждать и понять, чего он хочет. Белые на Юге никогда не говорили с неграми о белых американках, ку-клукс-клане, о Франции и о том, как живется неграм, о Джеке Джонсоне, о севере Соединенных Штатов, о Гражданской войне, Аврааме Линкольне, У.С.Гранте и генерале Шермане, о католиках, папе римском и евреях, о республиканской партии, рабстве и социальном равенстве, о коммунизме, социализме, о 13, 14 и 15-й поправках к Конституции, а также о других предметах, требовавших от негров знаний и мужества. Зато поощрялись такие темы, как секс и религия. Я молчал и не поднимал глаз на продавца. Его слова извлекли из потаенных глубин тему отношений между неграми и белыми, и я чувствовал, что стою на краю пропасти.

— Не бойся, — продолжал он. — Я просто хочу задать тебе один вопрос.

— Слушаю, сэр, — ответил я вежливо, ничего не выражающим голосом.

— Ты голодаешь? — тихо спросил он.

Я смотрел на него, широко раскрыв глаза. Его вопрос перевернул мне душу, но ответить ему я не мог, не мог я признаться ему, что голодаю и коплю деньги, чтобы уехать на Север. Я не доверял ему. Но лицо мое не изменило своего привычного выражения.

— Нет, сэр, что вы, — ответил я, выдавив из себя улыбку. Да, я голодал, и он знал это, но он был белый, и мне казалось, что признаться ему в этом позорно.

— По твоему лицу и глазам видно, что ты хочешь есть, — продолжал он.

— Я ем вволю, — солгал я.

— Тогда почему же ты такой худой?

— Наверное, от природы, — солгал я.

— Ты просто боишься.

— Нет, сэр, — снова солгал я.

Я не мог смотреть на него. Отойти бы от прилавка, но ведь он белый, а я слишком хорошо знал, что, когда белый с тобой говорит, нельзя просто так взять и уйти от него. И я стоял, глядя в сторону. Он сунул руку в карман и вытащил долларовую бумажку.

— Вот, возьми и купи себе поесть.

— Не надо, сэр, — сказал я.

— Что за чепуха, — сказал он, — тебе стыдно взять деньги? Какие глупости! Бери доллар и поешь.

С каждым его словом мне было все труднее взять доллар. Деньги были мне так нужны, но я не мог даже поднять глаза. Я хотел сказать что-нибудь, но язык точно прилип к гортани. Хоть бы этот янки отпустил меня! Я боялся его.

— Что же ты молчишь? — сказал он.

Вокруг нас высились горы товаров, белые покупатели и покупательницы ходили от прилавка к прилавку. Было лето, и на потолке крутился огромный электрический вентилятор. Я ждал, когда же белый наконец даст знак, что я могу идти.

— Ничего не понимаю, — прошептал он. — Сколько классов ты кончил?

— Девять, но, по существу, восемь, — ответил я. — Дело в том, что на уроках в девятом классе мы по большей части повторяли то, что прошли в восьмом.

Наступило молчание. Он не требовал от меня столь пространного объяснения, но я хотел заполнить словами пропасть, которая так откровенно зияла между нами, я говорил, чтобы вернуть наш фантастический разговор в привычное для южан русло. На самом-то деле разговор был совсем не фантастический — меня расспрашивали о моей жизни, но эти вопросы всколыхнули все мои тайные страхи. Белый янки и не подозревал, сколь опасны его слова. Иногда человеку бывает нелегко высказать что-то глубокое, ему самому неясное, ускользающее; но негру трудно говорить о вещах самых простых, ибо от них зависит его судьба. Например, человеку хочется выразить, почему его так привлекают звезды, но, когда он думает только о том, как бы заработать на кусок хлеба, этот кусок хлеба становится столь же важным, как и звезды.

К прилавку подошел еще один белый, и я вздохнул с облегчением.

— Так берешь доллар? — спросил янки.

— Нет, сэр, — прошептал я.

— Бог с тобой, не хочешь — не надо.

Он расписался в книге, убрал очки. Я положил книгу в сумку и направился к выходу, дрожа оттого, что белый знает, как я голодаю. С тех пор я старался с ним не встречаться. Когда я видел его, мне почему-то казалось, что он — мой враг, так как он знал, что я чувствую, а я мог считать себя в безопасности на Юге только при том условии, что мои чувства неведомы белым.

Однажды летним утром я стоял у раковины в углу и мыл очки, только что отполированные линзы, пол под ногами дрожал от работающих станков. Возле каждого стоял, согнувшись, белый. В окно слева светило солнце, мастика в его лучах казалась кроваво-красной, и в этой яркости было что-то тревожное, зловещее. Приближался полдень, и я уже мечтал, как буду есть бутерброды с котлетой и пакетик орехов — мои обычный обед. День этот ничем не отличался от всех других дней, которые я провел здесь, моя линзы, бегая по поручениям. Я был в ладу с этим миром — насколько может быть с ним в ладу черный парнишка, живущий на Юге среди белых.

Возможно, именно потому, что день этот ничем не выделялся в череде других таких же дней, он и сделался особенным, а может быть, белые, работавшие на станках, обалдели от тупой, однообразной работы и решили развлечься. Вдруг я услыхал шаги за спиной и обернулся. Рядом со мной стоял мистер Один — мастер, которому я непосредственно подчинялся. Он, улыбаясь, смотрел, как я стираю с линз наждачную пыль.

— Как делишки? — спросил он.

— Отлично, сэр! — ответил я с напускной веселостью, быстро войдя в роль "славного парнишки-негра, такого добродушного и открытого с белыми", — эту роль я теперь играл с легкостью; правда, в душе я забеспокоился, что допустил оплошность и сейчас мне достанется.

Он все стоял и не говорил ни слова. Что ему надо? Обычно он так себя не вел; я хотел взглянуть на него, но боялся.

— Слушай, Ричард, как по-твоему, я тебе друг? — спросил он.

Вопрос таил столько опасности, что сразу на него ответить было нельзя. Я почти не знал мистера Олина и относился к нему, как относятся все негры на Юге к белым. Он приказывал, я отвечал: "Да, сэр" — и исполнял приказание. А сейчас он ни с того ни с сего задает такой вопрос! Мне было отлично известно, что белые считают себя друзьями негров. Ища ответа, который бы ничего не значил, я улыбнулся.

— Ну так как, друг я тебе или нет? — настаивал он.

— Мне кажется, — ответил я, приближаясь к краю рва, разделявшего нас, я надеюсь, что друг.

— Ну, конечно, я тебе друг, — сказал он с чувством. Я продолжал тереть линзу, недоумевая, куда же он гнет. Во мне шевельнулось дурное предчувствие. — Я хочу тебе кое-что сказать.

— Да, сэр, — ответил я.

— Мы не хотим, чтобы ты попал в беду, — начал он. — Ты хороший парень и всем нам по душе.

— Да, сэр, — сказал я. — А что случилось?

— Будет несправедливо, если ты попадешь в беду, — продолжал он.

— Я что-нибудь не так сделал и кто-то мной недоволен? — спросил я, лихорадочно пытаясь припомнить все свои прошлые поступки и посмотреть на них глазами наших белых южан.