Дан Маркович - Паоло и Рем

* * *

Несколько графических работ. Он небрежно рассыпал их по полу, глянул и внутренне пошатнулся. Мощь и смелость его поразили, глубоко задели. Опять наброски, где разработка? Но это был комариный писк.

- Невозможно, невозможно... - твердил он, - так легко и небрежно, и в то же время безошибочно и сильно. Вот дерево, листва, что он делает! Не подражает форме листа, не пытается даже, а находит свою смелую и быструю линию, которая ничуть не похожа, но дает точное представление о массе листьев и нескольких отдельных листьях тоже. А здесь смазывает решительно и смело, здесь - тонкое кружево одним росчерком, а тут огромный нажим, а эт-то что?... пальцем? ногтем? щепкой?

Черт знает что, какая свобода в нем!..

Он вспомнил своих учеников. Айк - умен, талантлив, все понимает, но маломощный, и будет повторять за ним еще долго, а, может, никогда не вылезет на свою дорогу... Франц - сильный, своевольный, но глупый, самодовольный и чванливый, а ум нужен художнику, чтобы распорядиться возможностями... Есть еще Йорг, тот силен, но грубоват, и простоват... в подражании мне доводит все до смешного и не замечает. Хорошие ребята, но этот сильней, да...

* * *

-Парню нужно доброе слово, поддержать, поддержать!.. Ровесники недоброжелатели, завистники, загрызут, заклюют от зависти.

-Но совсем непримирим, совсем, это несчастье, он не понимает, темная душа...

-Говоришь, а завидуешь.

-Мне нечему завидовать, делал, что хотел.

-Устроил себе праздник, да?

-Может и другие повеселятся.

-Короткая она, жизнь-то, оказалась, как выполз из темноты, так и не заметил ничего, кроме радости.

-Бог мне судья.

-Пусть тогда лучше Зевс, мы с ним поладим...

-Душой не кривил, писал как жил, делал, что мог.

-Ну, уступал, уступал... так ведь ерунду уступил, а на деле, что хотел, то и делал.

-Может, недотянул?..

-Прости себя, прости...

-Все-таки печально кончается... Не хотел этого видеть, да?

-Ну, не хотел, и что?

-А вот то, повеселился - плати...

-А, ладно...

Он устал от своих слов. Ладно, да, да, да... Ну, и пусть.

-Пусть...

-А парню скажу все как есть, может, польза будет.

* * *

Теперь он был доволен. Нашел, что сказать. Всегда готовился к разговорам с учениками, это главное - внимание... Хотя говорил вовсе не то, а что возникало в его быстром уме сразу перед картиной. Этот парень... он мне подарок. Вот как бывает, а мог бы его не знать. Значит не все уж так плохо, есть художники, есть... И я еще пригожусь, не все забыто. Ведь он ко мне пришел, ко мне... совсем молодой, а не к кому-нибудь из новых, да.

Он почувствовал себя почти здоровым, встал и отошел в угол, где за небольшой ширмой стояла удобная кушетка. Здесь он раньше проводил не одну ночь, после того, как заканчивал картину или уставал так, что идти в дом не хотелось. Он лег и затащил на ноги тяжелый шотландский плед, который подарил ему Айк. "Хороший парень, но нет в нем мощи... изыскан - да, но я был сильней... А этот.. как его, Рем?..

-Сделает как надо...

-Живопись, все-таки, излишне темна, грязновата...

-Но какая смелость!...

-И если избежит...

-Если избежит, да.

-Не надо больше об этом, хватит...

- Сам-то?.. А что?.. Прошелся по жизни как ураган.

-Но многое только краем, краем...

-Не угождал, нельзя так сказать...

-И все же...

-Ну, и что?

-А то!.. Оказалось куда печальней, чем думал.

-Справедливо оказалось...

-И еще хочешь, чтобы красиво кончилось? Не много ли?..

Что делать, он хотел жить, и это было главным.

* * *

И хотел приспособить свой талант, чтобы сильная живопись осталась, но все же, все же...

-Надо парню сказать - нельзя так сурово...

-Пусть помнит, люди слабы, они другое видеть хотят...

-Это не в ущерб, не в ущерб, если с умом...

-Может, и в ущерб...

Теперь он снова не знал, что сказать. Не про живопись, с ней у парня наладится, все еще ахнут...

-Вот был бы ученик!

-Поздно его учить, разве что слегка подтолкнуть...

-Мое время прошло.

Впервые он сказал эти слова без тяжести в груди, спокойно и безучастно. Закрыл глаза и забылся.

* * *

Перед рассветом ему снова привиделся сон, который бывал не раз, пусть с изменениями, новыми лицами, но кончался всегда одним и тем же. Он стоял на балконе, с ним его ученики - тонколицый тихий Айк, громкий смешливый толстозадый Йорг, и даже опальный Франц был рядом, усмехался, язвительный и самоуверенный... И его вторая жена, Белла, любимая, она тут же, в голубом платье с кружевами... но на него не смотрит, и он почувствовал - не видит его!.. И никто его не видел, что-то новое в этом было. Он посмотрел вниз невысоко, метра два или три, под балконом снова трещина, надо бы распорядиться, пусть заделают, ведь опасно...

Перила куда-то делись, и он соскользнул вниз, быстро и плавно, и ногами... стал увязать, но ему не было страшно, потому что все рядом, близко, он чувствовал, что может выбраться, стоит только сделать небольшое усилие. Но не делал его, стоял и смотрел. Рыхлая почва с крупными комками поднялась до колен, а он не чувствовал, что погружался...

* * *

Наконец, он, осознав опасность, сделал усилие, и тут кто-то огромной чугунной крышкой прихлопнул сверху голову, шею, часть спины... Непомерная тяжесть свернула его, сложила пополам, настолько превосходила его силы, что он не мог даже шевельнуться, и стал врастать в почву, врастать, врастать, и задыхался, плакал от бессилия и ледяного страха, и задыхался... И все- таки, и тут надеялся, что произойдет чудо, он вырвется, или его спасут и вытащат, или... он проснется теплым ярким итальянским утром, молодой, сильный, начинающий...в широком окне - бухта, залив, темно-синяя вода... И все тяжелое и страшное, оказывается, только приснилось!

Над ним наклонилось лицо. Белла, она узнала его!

-Ты счастливый человек, Пауль, у тебя хватит силы сказать ей - нет...

Нет! - он думал, что кричит, никогда так громко не кричал, даже на своих картинах:

Нет! нет! нет!..

И ему снова повезло. А может и не повезло, может так и должно было быть, да?

* * *

Вдруг все изменилось - то ли эти христианские мудаки на небесах растерялись, не зная, куда его определить, с такой привязанностью к жизни, то ли его любимые греческие боги вспомнили о нем, наверное, все-таки вспомнили, хочется в это верить... Тяжести как не бывало, его легко и весело подбросили, и он полетел вверх и вбок, все набирая скорость и не удивляясь этому. Далеко внизу он увидел сине-черную с проблесками розового плоскость, а над ней - ярко-голубую, тоже с бело-розовыми штрихами и пятнами. Море и небо, облака, теплынь... Так и должно быть, подумал он, ведь это Италия!.. Только чего-то не хватает для полного равновесия, земли, наверное...

Он глянул направо и за спиной вместо земли обнаружил третью вертикальную плоскость, она была светло-коричневой, с желтизной, и на ней до боли знакомые неровности. Грунт, догадался он, мой любимый кремовый!.. Вот оно что, конечно, грунт!.. Он стремительно летел ввысь, а холст за спиной все не кончался. Вот это поверхность, вот это да! Он ничуть не испугался, его мужества не сломить. Сейчас, сейчас... Он уже знал, в правой руке любимая толстая кисть, с широкой плоской щетиной, стертой по краям от ударов по твердым от клея узелкам, он звал ее "теткой", а его ученик и предатель Франц насмешливо говорил о ней - "как его бабищи..." Ученичок, скурвился, уперся в свой любимый ракурс...