Глен Голд - Картер побеждает дьявола

Картер услышал лай. По пляжу трусили две собаки. Хозяина было не видать, что неудивительно: на берегу жило много бродячих псов. Они питались отбросами и рыбой.

– Ты еще жила у Буры, когда я там выступал?

– Ты выступал у Буры?

Собаки пробежали перед ними. Одна была высокая и лохматая, другая белая, низенькая. Они вместе понюхали водоросль, потом с двух концов ухватились за палку. Тут большая, видимо, услышала что-то интересное. Она залаяла. Вторая затрусила следом, и вскоре обе исчезли за дюной.

– Вскоре после Черного Рождества. Наверное, неделю спустя. Что-то в истории этой женщины… Думаю, человек рождается заново, сам того не понимая. История несчастной женщины заставила меня вернуться к магии. Тогда я и выступил у Буры.

Феба покусала губы. Бутылочно-зеленые глаза, как изумруды, как океаны, наполненные слезами.

– Ой, милый. Ой, Чарли, – прошептала она. – Я не умерла.

Картер собирался поправить: как будто она пела известную песенку, только спутала слова. Он уже почти было сказал: «Нет, она не умерла», и внезапно начисто утратил способность мыслить.

– Я тебя вдохновила? – спросила Феба.

Он сглотнул.

– Так ты – та женщина, которая…

– Да.

– Но говорили, будто ты умерла.

– Все так думали.

– Не понимаю. – Картер прокручивал в голове: мужчина возвращается к возлюбленной, запирает ее и сжигает дом дотла. Он начал злиться на Буру. Заставить его купиться на такую сказочку!

– Всё, что говорил Бура, правда, – сказала Феба, – за одним исключением. Джонни не сбежал в Мексику. – Она сглотнула. – Может быть, мне придется прерывать рассказ, но я попытаюсь. После того, как Джонни пырнул меня ножом. В живот. Нож был такой скользкий от моей крови, что Джонни его выронил. Я схватила нож и ударила Джонни в горло. Потом выбежала из горящего дома. Я истекала кровью. Пламя перекинулось на деревья, мне пришлось пробираться через него, я кашляла от дыма. Я думала, что почти выбралась, осталось совсем немного, а в голове крутилось: мой милый хотел меня убить, ничего хуже со мной случиться не может. Тут-то я и пробежала через горящий сумах.

Она не досказала остального, но Картер легко мог представить это сам. Бура спрятал ее от наказания, которое ждет незамужних распутниц, убивающих приличных господ. Затем приют, где надо выбирать между ханжеством и озлоблением. Джин. Он почувствовал себя маленьким ребенком, играющим в раковины, в то время как рядом шумит огромный неизведанный океан.

– Ты – плата. – Картер выпрямился.

– Что?

– Бура сказал, что я получу нечто за телевидение. Он имел в виду тебя.

– Как приятно быть товаром. – Феба мотнула головой. – Он действительно спас меня от тюрьмы и напомнил об этом в телеграмме. Наверное, хотел меня продать и в то же время сохранить мою верность. Хорошо быть Бурой.

– Так про остальное ты мне рассказывать не будешь?

Феба кивнула.

– Самое смешное, как жизнь возвращается вопреки твоему желанию. Я думала выйти за врача, потом собиралась ходить под вуалью у Буры, потом оказалась слепой и пьяной, и вдруг поняла, что готова принять свое одиночество. И кого я тут встречаю? Фокусника. И я люблю тебя. Я не знала, что смогу снова полюбить.

– Погоди. – Картер пристально смотрел на песок перед собой. Потом на Фебу.

– Я жду.

– Если я правильно понял твою историю, тебя зовут не Феба Кайл.

– Угадал.

Картер смотрел, как на воду с плеском опустился пеликан, потом запрокинул голову к небу. Он хотел знать. Он не хотел знать.

– Тебя зовут…

– Нет.

Она улыбалась. Даже посмеивалась. Картер не отставал.

– Тебя зовут не…

– Нет. Хотя правда было бы поразительно, если б я оказалась Сарой? – Она совсем развеселилась. – Я досталась тебе без всяких пророчеств.

– Будем жить не по предсказанному. Мне это нравится. – Он набрал в кулак песка и высыпал струйкой, как в песочных часах. Набрал еще песка и снова высыпал.

Они сидели на песке и обсуждали свои раны. Феба сказала то, чего Картер никогда не слышал: в Китае женщины, которым бинтовали ноги, могут распознать таких же, как они, через площадь, по походке. Лотосовый шаг, признак красавицы или страдалицы, уж как считать.

– У тебя оно есть, – сказала Феба. – Я поняла с первой минуты, как мы встретились.

Сердце его надорвалось. Он хотел защитить ее, покрыть поцелуями, вернуть ей зрение и всё-всё утраченное. Но это было не в его власти.

– Оно у нас обоих, – сказал он.

– Поэтому-то мы и можем разговаривать.

Им надо было бодрствовать до конца дня. Картер знал поблизости кафе, где подают крепкий итальянский кофе. Дальше его планы были расплывчаты.

В жизни никогда нельзя увидеть, как что-то кончается, поскольку, ведомо или неведомо, в тот же миг расцветает нечто иное. Ничто не исчезает, всё лишь преображается.

В юности Картер верил, что всё возможно, в горе стал думать, что всё невозможно. Сейчас, вставая и поднимая Фебу, он почувствовал, что на определенном этапе жизни грань между возможным и невозможным стирается.

В «Сан-Франциско кроникл» от 27 августа 1924 года на первой полосе стояла статья под названием: «Наш земляк изобрел радио с картинками и назвал его телевидением». В заголовке была лишь одна натяжка, сделанная, чтобы польстить читателям: Фило работал в лаборатории на Грин-стрит почти год, так что сан-францисские газетчики лишь самую малость погрешили против истины, назвав его земляком.

В статье описывались его невероятные достижения и приводились слова финансистов и видных ученых из Калифорнийского университета. Кратко упоминалось, что сегодня состоится демонстрация во Дворце Почетного Легиона. Фило устранил все неполадки, делавшие аппаратуру ненадежной, оставалось лишь увеличить устойчивость передачи.

Демонстрация во Дворце Почетного Легиона была открыта для всех. Ее решили сделать не столько научной, сколько зрелищной, поэтому пригласили много занятных исполнителей, каждый из которых стоял перед камерой по несколько минут. Пятьдесят человек могли одновременно сидеть перед телевизионным приемником, а всего посетителей за день пришло больше тысячи, так что очередь выстроилась вдоль всего здания и дальше в парке, где уличные торговцы продавали хот-доги и засахаренные яблоки.

Примерно каждые пятнадцать минут очередную группу выпускали на улицу, и следующие пятьдесят человек заходили, снимали канотье, ждали, пока глаза привыкнут к полумраку, а потом щурились на дергающееся голубое изображение, рассеченное толстыми горизонтальными полосами. Затем, в свой черед, заходили новые зрители.

Демонстрация длилась с полудня до темноты и включала чревовещателей, хористок в блестках, комиков с намазанными ваксой лицами, политические выступления мэров Окленда и Сан-Франциско, спортивное фехтование, неубедительный поединок двух боксеров и, разумеется, фокусника.