Глен Голд - Картер побеждает дьявола

Потом, одним прекрасным осенним утром, ему показалось, что он впал в кому и очнулся перед алтарем, на глазах у ста пятидесяти пяти нарядно одетых людей, в визитке, под «Канон» Пахельбеля в исполнении трубы, тромбона, банджо, кларнета, альтового саксофона и стиральной доски.

Волосы Фебы украшали белые розы, в руках она держала букет экзотических цветов. На ней было белое шелковое платье, простое, расшитое бисером по подолу, но без кружева. Фату она не надела, поскольку вуалей наносилась у Буры на всю жизнь вперед. Лицо у нее, когда она шла по проходу между скамьями, было фантастически белое, как мраморное.

Посаженого отца не было – на этом настояла Феба. К алтарю ее вела новая спутница – немецкая овчарка Лили Марлен.

Когда Феба встала рядом, Картер непроизвольно присвистнул. По рядам собравшихся пробежал смешок. Позже Джеймс уверял, что Картер отбарабанил обеты скороговоркой – так торопился поцеловать невесту.

Прием был странным столкновением прошлого, настоящего и будущего: познакомить Тёрстона с Л и Дунканом, дрессировщиком Лили Марлен, отца – с Фило и Пем, которые вернулись из Голливуда, где учредили новую лабораторию. Слепые мужчины и женщины грели лица на солнце и слушали музыку, в которой танцевальные мелодии перемежались с пением Лотти Браун.

В какой-то момент Феба куда-то запропастилась. Последней ее видел Ледок – она попросила присмотреть за Лили Марлен, и теперь он развлекался тем, что учил собаку командам на идиш. Миссис Ледок не одобряла эту затею, но даже она восхитилась, когда овчарка всего за два кусочка сыра научилась подавать лапу по слову «шмуз». [55]

Сумочка Фебы лежала на столе. Отец сидел рядом, как часовой, поэтому Картер направился к нему.

– Ты видел мою жену?

Отец поднял голову, предваряя улыбкой дурную новость.

– Она беседует с моей женой.

Картер вздохнул и придвинул стул.

– Один Бог знает…

– Когда речь о Лилиан, не уверен, что знает даже Он, – перебил мистер Картер. Оба рассеялись. В следующий миг они поняли, что не знают, о чем говорить, и, принужденно улыбаясь, прислушались к музыке. Картер достал часы и нажал репетир. Было пять часов тридцать семь минут.

Мистер Картер сощурился.

– Откуда у тебя такие часы?

– Эти? Я тебе их показывал.

– Нет.

Картер задумался и вспомнил, что никогда не рассказывал отцу эту историю.

– Тысяча девятьсот одиннадцатый. Мне подарил их Олби.

– Эдвард Коэн?

Картер удивился.

– Откуда ты знаешь?

Мистер Картер вынул свои часы.

– Очень просто. У них ангельский звук.

– У тебя такие есть?

– Три штуки, – довольным тоном отвечал Картер, разглядывая театральные маски, потом торопливо добавил: – Но не такие красивые. – Он открыл крышку и повертел часы, чтобы прочесть надпись на циферблате. – Тут не фамилия ювелира, тут… – Он посмотрел на сына и поджал губы. – Теперь я точно уверен, что эту историю ты мне не рассказывал. – Прежде чем Картер успел ответить, отец закончил: – Может быть, лучше спрашивать не в день твоей свадьбы.

Картер забрал часы.

– Мне жаль, что вы с мамой не видели мои выступления. Я рад, что вы здесь.

– Да, мы тобой гордимся, – натянуто произнес отец, потом добавил значительно живее: – Слышал, тебе недавно отвалили кругленькую сумму – ты подумал, куда ее вложить?

Картер помотал головой.

– Мне нужен совет.

– Так давай поговорим.

Через несколько минут Картер увидел Фебу – она возвращалась от лодочной станции под руку с его матерью. На подходе к столу их перехватил Ледок: он учил Лили Марлен переворачиваться на спину по команде «плоц». [56]

– Что вы делаете с моей собакой? – опасливо спросила Феба.

– Это очень умная собака, – несколько виновато отвечал Ледок. – Ей полезно выучить второй язык. – Он протянул поводок притворно раздосадованной Фебе, и женщины подошли к своим мужьям.

Картер смотрел на мать, которая по-прежнему без малейших усилий заставляла его вновь почувствовать себя семилетним. Она улыбнулась. «Феба – замечательная». Потом принялась расписывать достоинства Фебы и то, какой чудесной будет их семейная жизнь. Картер ждал, когда мать начнет актерствовать или свернет на психоанализ, но она, к его изумлению, только широко улыбалась.

Удивительно, но последним из гостей прибыл не кто иной, как Гудини, вернее, посыльный с подарком от него. В прилагающейся записке Гудини просил, чтобы подарок вскрыли немедленно. Поэтому молодые ненадолго отвлеклись и разрезали ленточку. Под бумагой оказалась – фотография Гудини! Подпись гласила: «Счастливым жениху и невесте! Да хранит вас этот портрет долгие годы!»

– Потрясающе, – вздохнул Картер, бросая фотографию на стол с подарками.

Джеймс взял ее в руки.

– Потрясающе другое: он потратился на рамку. Мама родная! – Глаза у него полезли на лоб. – Том, иди сюда!

Том подошел, увидел фотографию и завопил:

– Нет!

На Гудини был ярко-алый галстук.

Эта тема не сходила с уст до конца вечера. Стоило двум или трем гостям замолчать, как Том или Джеймс спрашивал, видели ли они красный галстук Гудини. Мало кто понимал, о чем речь, но те, кто понимал – например, джазисты, – соглашались, что человек, которому нравится, чтобы его заковывали и бросали голым в тюремную камеру, вызывает определенные подозрения.

По счастью для Картера, которого раздражал этот разговор, Феба объявила, что пришло время бросить букет. Она попросила двух женщин – жен фокусников из сан-францисской ассамблеи – подержать ей руки и повернулась спиной к толпе. Сосчитав: «Раз! Два! Три!», – она со всей силы подбросила букет высоко в воздух, и он превратился в град букетов, так что каждая женщина поймала по меньшей мере один.

Когда разрезали торт, молодой человек набросил на него покрывало, сдернул – торт оказался целым. Послышался смех. Попытку повторили с тем же результатом. Наконец Феба сама торжественно разрезала торт, вынула кусок и отступила – оттуда выпорхнула белая голубка.

Картер смотрел, открыв рот – для него это было полной неожиданностью. Он сказал: «Я в надежных руках». Наградой ему стала стотысячедолларовая улыбка Фебы.

Выпивки было много – французское шампанское. Одну бутылку мэр Дэви изъял «как вещественную улику» и спрятал для надежности в кустах. День сменился вечером, на деревья легли полосы цветного света, музыка плыла над озером, в сторону Восточного Окленда и Бруклина. И словно на сигнальный костер, невесть откуда начали стекаться друзья СидаЛеп-ротти, с саксофонами и барабанами. «Сид, я понял, что это ты, тебя было слышно с Четвертой авеню», – говорили они и начинали наигрывать медленные, мечтательные вальсы, или классику вроде «Пиковой дамы», или что-нибудь современное, синкопированное, из творчества самого Сида. Пары исполняли танцы, изобретенные в Сан-Франциско: тексастом-ми, терки-трот и банни-хаг.