Маргерит Дюрас - Моряк из Гибралтара

Я вспомнил про ее поручение.

— Да, она просила тебе передать, что мы отправляемся к этим твоим эве.

Он не выказал ни малейшей радости. Скорее уж наоборот, как-то бессильно, прямо со стаканом в руке, рухнул в кресло.

— Когда?

— Сам знаешь, этой ночью.

Он захныкал.

— Ну вот, опять меня куда-то несет. Так мне сроду ничего путного не сделать.

— Надо знать, чего хочешь, — изрек я.

— Она приехала за мной в Маюнгу, к моей бедной матери, кабы знать, что ей от меня было нужно, так лучше бы уж остался там, где был. — И, понизив голос, добавил: — До сих пор не могу понять, как это ей удалось меня разыскать…

— Если разобраться, все мы тут в таком же положении. Так что нечего жаловаться.

Он меня не слушал.

— Моя мать, она все время пишет, просит вернуться. Отец уже старый. Мы торговали апельсинами, дела у нас шли неплохо, теперь все пришло в упадок…

— Возьми да вернись к себе в Маюнгу, что тебе мешает?..

Он занервничал.

— Вот увидишь, сам увидишь, каково это, вернуться в Маюнгу после того, как она таскала тебя за собой то в Темпико, то в Нью-Йорк, то в Манилу. Да я там с тоски подохну, в этой Маюнге. Ты еще не знаешь, о чем говоришь.

— Тогда не вижу, чего ты там забыл, можешь вообще никогда не возвращаться.

— Вот она найдет его, тогда вернусь. Но не раньше.

— Что-то я не понял.

— Когда она его найдет, мне везде будет тошно, уж я-то знаю, вот тогда и вернусь в Маюнгу.

— Ну, у тебя еще уйма времени до этого, — заверил я его.

Он окинул меня долгим, пристальным взглядом.

— Тебе не понять. Ты совсем другое дело. К тебе она неровно дышит.

Поскольку я не ответил, он подумал, будто я сомневаюсь в справедливости его утверждения.

— Уж я-то знаю, о чем говорю. Это же сразу видно. Никогда еще не видел, чтобы она так долго раздумывала. Ее прямо не узнать.

— А что, там, у твоих эве, и вправду водятся куду?

Он сразу засиял.

— Немного есть. Вот в Замбези, там их видимо-невидимо. Заметь, и на Уэле тоже, но крупных, а их поймать так же трудно, как мух, не стоит и пробовать.

Он подождал, я все не отвечал.

— Почему ты об этом спрашиваешь? Ты что, хочешь поохотиться на куду, что ли?

— Сам не знаю, просто из любопытства. Похоже, он был разочарован. И вдруг о чем-то вспомнил.

— А как же мой агент по перевозкам, я же так и не предупредил его…

— Ну, так в чем же дело, давай, ступай скорей.

— И речи быть не может. Это же двадцать километров отсюда. Нет, тебе придется меня подвезти.

— Слушай, если бы ты знал, как мне неохота. Он изобразил глубочайшее отчаяние.

— Но если ты меня не отвезешь, все пропало, мне придется остаться, это же ясно как дважды два.

— Я не знаю, как открыть люк трюма.

— Уж что-что, а это я умею, — заверил он, — о чем разговор.

Я мог бы сказать, поезжай один, но знал, стоило мне остаться, и я сразу же спустился бы к ней в каюту. А этого я и хотел избежать. Сам же он не изъявил желания обойтись без меня, потому что ему было скучно ехать в одиночестве. Так что и пяти минут не прошло, как он уже был внизу и открывал люк.

Нас не было часа два. Нужно было предупредить агента по перевозкам и забрать в меблированной комнате, что он снимал в одной небольшой гостинице Сета, его пожитки. По дороге назад он немного рассказал мне про Луи.

— Это мой кореш, — заметил он, — занятный мужик, сам увидишь.

— Скажи правду, и часто вы так водите ее за нос?

— Водим за нос?!.. Думаешь, мне так интересно тащиться в эту чертову Дагомею?

— Извини. Вот мне, например, очень даже интересно.

— Что-то не верится…

Когда мы вернулись на яхту, матросы были уже на борту. В баре горел свет. Лоран был слегка навеселе. Бруно тоже, правда, куда больше Лорана.

— Это же просто умора какая-то, — горланил Бруно, — является кто попало, полный придурок, говорит ей, будто тот живет себе в палатке где-то на вершине Гималаев, и она тут же очертя голову несется туда. Нет, я остаюсь. Никогда бы себе не простил, если бы пропустил такую потеху.

Эпаминондас бросился прямо на него.

— А ну возьми свои слова назад, не то набью тебе морду.

— Что ж, если здесь теперь даже пошутить нельзя, тогда, пожалуй, мне и вправду лучше сойти на берег, — обиделся Бруно. — И не подумаю отказываться от своих слов.

— Он прав, — вмешался Лоран. Эпаминондас гордо удалился.

— Нет, все-таки никак не пойму, — не унимался тот, — зачем ей нанимать таких придурков, они же ни черта ни в чем не смыслят.

Я оставил их. И спустился к ней в каюту. Там по-прежнему было темно. Снова зажег свет. Она лежала все в той же позе, что и пару часов назад. На сей раз у меня было такое ощущение, будто она ждала меня. Я рассказал ей о своей поездке с Эпаминондасом и кое-что из того, что он поведал мне о Луи из Абомея. Говорил я довольно пространно и долго. Заметил, что это ее немного раздражало. Потом наступил момент, когда мне уже больше не о чем было ей рассказать, даже о проделках Эпаминондаса.

— Может, тебе лучше сойти на берег здесь? — предложила она. И добавила: — Как и всем остальным.

Я уселся прямо на пол, прислонившись головой к койке.

— А мне совсем не хочется сходить на берег.

— Днем раньше, днем позже, какая разница?

— Пока еще не время. Я сойду, но попозже.

— Что же должно случиться, чтобы ты сошел, чего ты ждешь?

— Гибралтарского матроса.

Она не рассмеялась.

— Прости, — извинился я, — я и сам не знаю. Внезапно она как-то резко, почти грубо спросила:

— Откуда ты явился?

— Я же говорил тебе, — напомнил я, — из Министерства колоний, копировал там документы…

— Ты что, совсем идиот, разве ты не видишь, что происходит?

— Да нет, я не идиот и все прекрасно вижу.

— И все равно не хочешь сойти на берег?

— Пока нет. Не хочу, это единственное, в чем я уверен. У меня нет никаких причин сходить на берег.

— А вот у меня, — тихо проговорила она, — ты же сам знаешь, у меня есть очень веские причины, чтобы заставить тебя сойти на берег.

— А мне плевать на твои веские причины.

Она сразу успокоилась. И с какой-то коварной нежностью, точно уговаривая ребенка, проворковала:

— Хорошо, оставайся здесь, только молчи, обещаешь, да?

— Буду стараться изо всех сил.

— Ты что, действительно веришь, будто можно все время молчать?

— Я верю, что нужно молчать, пока можешь. Но нельзя же молчать… без конца.

И улегся подле нее.

— Честно говоря, я уже больше не в силах молчать, — признался я.

Какое-то мгновение мы чувствовали себя так, будто поговорили. Но это ощущение быстро прошло, и скоро этого стало мало. Она прижалась лицом к моему лицу и долго оставалась так, не шелохнувшись.

— Скажи мне что-нибудь, что придет в голову.

— Анна…

Часы на столике показывали два. Сон не шел.

— Еще что-нибудь, — попросила она.