Лев Александров - Две жизни

Борис долго молчал, опустив голову.

— Поговори. Дезертирство, конечно, но насчет мамы ты прав.

Сергей вздохнул с облегчением. Не думал, что Борис так сразу согласится. Видно, очень уж на Биофаке погано.

— Послушай, Борька, что это мне барыня о некой Ларисе говорила? Это серьезно?

— Женюсь скоро.

— Стихи ей писал?

— Писал.

— Прочти.

— Прочту, пожалуй. Вот, например, одно из первых.

Сергей молчал.

— Ну что ты ни мычишь, ни телишься? Скажи что- нибудь.

— Так ведь плохие стихи, Борька. Без души. На заказ написаны. Не любишь ты ее. Зачем женишься? Или "Как честный человек…". Так это все фарисейство. У нас равноправие.

— Пошел ты…

— Ладно, пойду. Не буду вмешиваться в личную жизнь Бориса Великанова. А с Верой Павловной поговорю.

Секретарь парткома, старший научный сотрудник, кандидат исторических наук Сергей Иванович Лютиков проводил открытое партсобрание Института истории и археологии АН СССР. Собственно говоря, собрание надо было по распоряжению райкома провести несколько дней назад, сразу после публикации письма Лидии Тимашук и статьи Ольги Чечеткиной "Убийцы в белых халатах". Лютиков оттягивал собрание, пытаясь подготовить выступления достаточно весомые для райкома и в то же время достаточно безопасные для Института. В райкоме Сергею уже дали понять, что борьба с безродными космополитами ведется в ИНИСТАРе недостаточно интенсивно.

Собрание шло гладко. Директор сказал несколько общих слов об усилении классовой борьбы, о глубокой символичности того факта, что презренные агенты международного сионизма были разоблачены простой русской женщиной.

— Да послужит это нам уроком! — слегка надтреснутым голосом воскликнул академик перед "Да здравствует великий вождь и учитель, корифей науки, товарищ Сталин!"

Пожилой гегемон из мастерских археологического сектора с трудом удерживался от мата. Больших усилий ему стоило также произносить слова «космополиты» и «сионисты» вместо привычного "жиды".

Сергей ждал выступления Додика Мирского. Из примерно десятка партийных евреев института суетливый и многословный Додик, давний приятель и карточный партнер, вызывал особую озабоченность. Сергею очень было нужно, чтобы Додик выступил хорошо. Чтобы показать райкому: наши институтские евреи настоящие коммунисты, советские люди, хотя, конечно, и евреи.

Додик выступил вполне прилично, Сергей даже не ожидал. 3аклеймил Джойнт (три четверти сидящих в зале не имели ни малейшего представления о том, что это такое), возмущался коварством и бесчеловечностью врачей-убийц, трижды повторил фамилию Виноградова, этого титулованного псевдоученого, неспроста пролезшего в систему медицинского обслуживания руководителей нашего государства и даже, страшно сказать, самого вождя и учителя. Слава нашим органам, вовремя обезвредивших эту банду! Напомнил Додик и о традиционном интернационализме коммунистической партии.

В общем собрание прошло хорошо. Может быть удастся обойтись без увольнений. Академик, правда, мандражит ужасно, все хочет выслужиться, как бы не опоздать. С ним справиться можно. Он боится Сергея, знает о его цековских связях.

Домой Сергей пришел поздно. Добираться из центра до ДНР-3, одиноко торчащего на пустыре далеко за Калужской заставой, не так-то просто. Валя давно уложила двухлетнего Илюшу. Теща, Раиса Алексеевна, с понедельника до субботы живущая с ними (не оставлять же сына на произвол полуграмотных баб в переполненных яслях), тоже спала уже в маленькой «детской» комнате их двухкомнатной квартиры. Валя собиралась ложиться: завтра на закрытых кортах ЦДКА начинается зимнее первенство Союза.

— Что так поздно, Сережа? Я в партком звонила, никого не было.

— Собрание затянулось, потом в райкоме у первого совещание секретарей академических институтов. Инструктировали, накачивали.

— Есть хочешь? Я оставила на кухне. Разогрей сам, мне спать пора. Да, совсем забыла, тебя Великанов спрашивал, просил позвонить.

Сергей позвонил Великанову утром, но Бориса не застал. Поговорил с Ларисой.

— Это ты, Сережа? Боря сегодня рано ушел. У него в девять лекция. Он очень ждал вчера твоего звонка.

— Не знаешь, зачем?

— Он не сказал, а может и сказал, но я забыла. Не до того.

— Как девочки?

— Мучаюсь с ними. Плачут все время. С молоком у меня плохо, не хватает. Вот и сейчас жду, свекровь в консультацию за бутылками побежала.

У Великановых долго не было детей, а несколько месяцев назад родились двойняшки. Лариса всем знакомым объясняла: не убереглись, случайно.

Сергей прямо из дому заехал на Кудринку. Кафедра физиологии занимала почти весь первый этаж огромного "желтого дома", как называл ЦИУ Борис. Сергей подождал в коридоре конца лекции. Ровно без четверти одиннадцать из аудитории вывалилась толпа «усовершенствующихся», главным образом дамы средних лет. Потом, не спеша, вышел Борис.

— Спасибо, что пришел. Здесь говорить неудобно, я оденусь, провожу тебя.

Плохонькое драповое пальто вряд ли защищало Бориса от злого мороза. Сергею стало неуютно в своем теплом шикарном полушубке, по дешевке купленном в цековском распределителе.

— В чем дело, Борис, что случилось?

— С Соней плохо. Ты ведь знаешь, Яшу арестовали, а несколько дней назад ее уволили. Помоги, Сережа. Куда ей деваться с фамилией Кацнельсон и репрессированным мужем? У нее на руках пятилетний сын и старуха мать. Может, им из Москвы уехать? Она боится, что и ее возьмут.

— Некуда уезжать. Чего самой спешить, их всех не сегодня-завтра из Москвы попросят.

— Кого их?

— Евреев. В Биробиджане бараки строят. Иоська, видно, хочет закончить великое дело, начатое Гитлером.

— Что же это творится, Сережа? Зачем?

— Кто знает, что у этого параноика на уме. Во всяком случае чувство собственного достоинства многих граждан нашего обширного отечества поднимается на необозримую высоту. Разве не "приятно и радостно сознавать", как выразился наш отец и учитель, что ты не еврей, что у тебя в пятом пункте стоит правильная национальность?