Лев Александров - Две жизни

Младшего, Андрея, правильным не назовешь. Хотя внешностью бог тоже не обидел. После восьмого класса пошел в радиотехникум. Отслужил два года в армии. Теперь монтажник на радиозаводе. После армии в двадцать лет женился на медсестре из районной поликлиники. Сергей Иванович не вмешивался: его жизнь, ему жить. А Валя в свое время очень расстраивалась: отец академик, директор института, а сын черт знает что, перед людьми стыдно. Андрей с матерью не спорил, только смеялся:

— Развитие по спирали. Дед был пролетарий, хотя и деклассированный. Теперь внук тоже пошел в гегемоны, чтобы род Лютиковых не увяз окончательно в буржуазной трясине.

Сергей Иванович раньше думал — перебесится, образуется. Какой он рабочий класс? Типичный интеллигент. Читает до одурения. и не только русскую. Недаром обоих ребят в детстве учили английскому и французскому.

Такие разные люди, такие разные жизни. А не чужие. Сергей Иванович знал: сыновья ближе друг к другу, чем к нему. Часто встречаются. На людях и при родителях друг над другом, над "классовым высокомерием" одного и значительностью деятельности другого, — подсмеиваются. Но друг другу нужны. Вместе отдыхают. Илья — от паучьего мира партийной бюрократии, Андрей от примитивного и в конечном счете чуждого ему мира "класса- гегемона".

Вечер прошел весело. Много пили, много ели, много смеялись. О Швейцарии Сергей Иванович почти не рассказывал. Не в первый раз приезжал оттуда. С интересом слушал Илью, без комментариев пересказывающего последние сплетни сверху, хохотал над новыми остротами о Брежневе, последними историями из цикла Василий Иванович и Петька, только что появившимися анекдотами о чукче. Андрей рассказывал их артистически.

Разошлись поздно.

Ночью Сергей Иванович и Валя любили друг друга сильно и нежно.

Через несколько дней Сергей Иванович позвонил Борису.

— Привет, Великан! Это я. Завтра приду. Никого вечером не ждешь?

— Приходи. Не бойся, никого не будет, не скомпрометирую.

Как он стал задыхаться! Непонятно, как еще читает лекции. За последние годы угасание пошло с ускорением. Конечно, жизнь была тяжелая. А ему, Сергею, разве было легче? И тут же остановил себя: не лицемерь, милый, сам знаешь, тебе было легче.

В сентябре тридцать девятого года Сергей Лютиков был принят на Истфак. Естественно, без экзаменов, с аттестатом отличника. В классе такой аттестат получили трое: Сергей, Соня Гурвич и, как ни удивительно, Борис Великанов. Комсомольский комитет возражал: давать аттестат отличника исключенному из комсомола сыну врага народа политически недопустимо. Однако их классная дама, литераторша, настояла на своем, и Борису аттестат дали. Ему это не помогло. От Сони Сергей узнал (сам он после окончания школы Бориса не видел), что за день до начала вступительных экзаменов в МГУ Борису объявили: для него не хватило квоты, предусмотренной для отличников. Борис пошел к ректору и добился разрешения сходу сдавать на Биофак со всеми. Разрешили, зная, конечно, что без подготовки не пройдет по конкурсу: пять человек на место. А Борис сдал на все пятерки и прошел первым. Все-таки молодец, Великан! Интеллигент, конечно, хлюпик, но что-то настоящее в нем есть.

Соня пошла на медицинский. Это у нее семейное. Последний год в школе Сергей увлекся Соней не на шутку. Отшить Бориса было не трудно: он со своими стихами Соне порядком надоел. В большом доме на Петровском бульваре, где Соня жила с родителями, в маленькой сониной комнатке она много ему позволяла. И, наверное, позволила бы все, но Сергей каждый раз останавливался, хотя и трудно было. Нельзя себя связывать. Ему надо быть свободным.

На первом курсе встречи с Соней стали реже. Дел было невпроворот. Прежде всего — учиться. Уже после первой сессии Сергей получил Сталинскую стипендию. В комсомольский комитет факультета он вошел к концу первого курса.

В самом конце весенней сессии Сергея отозвал в сторону Пашка Рыжиков с четвертого курса, секретарь комитета ВЛКСМ Истфака.

— С тобой, Лютиков, хотят поговорить. Позвони по этому телефону Николаю Васильевичу Дремину. Он сказал — ты его знаешь.

Конечно, Сергей знал Николая Васильевича. В восьмом-девятом классах он с другими проверенными ребятами ходил с ним на операции. Сергею Дремин нравился. Небольшого роста, сильный и решительный, с ребятами, несмотря на свои сорок с лишним, всегда говорил, как с равными.

Через несколько дней в своем небольшом кабинете на Арбате, в учреждении, по вывеске не имеющим никакого отношения к Лубянке. Николай Васильевич тепло встретил Сергея.

— Привет, Серега! Вижу, вижу, вырос, совсем мужиком стал. Ну-ка, давай поздороваемся, погляжу, как у тебя с силенкой. Ничего, подходяще. Против меня слаб еще, конечно, но фасон держишь, пардону не просишь.

Сели. С лица Николая Васильевича не сходила улыбка.

— Как дела? Отец, мать, мелюзга? Про университет не спрашиваю. Все знаю. О тебе хорошо говорят.

— Дома все в порядке, Николай Васильевич. Отец здоров, пить стал побольше, а так ничего. Мать крутится, ведь нас у нее пятеро. Ну я забот не требую, полстипендии отдаю. Нюрка в текстильном техникуме, скоро зарабатывать будет. А пацаны ведь мал мала меньше. Но я, Николай Васильевич, дома мало бываю. Дел по горло. И учеба, и комсомол.

Дремин посерьезнел, улыбку с лица стер, начал говорить тихо, внушительно.

— Ладно, Сергей. Времени у меня не так много. Давай о деле. Парень ты грамотный и сознательный, так что рассусоливать не буду. Время какое сейчас, сам понимаешь. В Европе уже настоящая война идет. Хоть мы у себя пару лет назад много всякой сволочи, врагов народа, шпионов изолировали и ликвидировали, — да ты знаешь, сам помогал, хоть и мальчишка был, мы помним, — но в нынешней обстановке ухо надо держать востро. Чуть расслабимся, гады всякие опять полезут. Ты, конечно, студент, комсомолец, активный общественник. Но для тебя сейчас этого мало. Лучшие из лучших должны быть с нами, с органами, со сталинскими органами. Да ты чего испугался? Думаешь, небось, что я тебе велю из МГУ к нам совсем перейти? Нет, этого не надо. Ты живи, как живешь. Занимайся своей историей, может еще большим ученым станешь. И в комсомоле, конечно, старайся. Я же понимаю, что все это для тебя важно. А одновременно будешь нашим сотрудником. Секретным. Никто этого и знать не будет, кроме нас с тобой. Нам всюду нужны свои люди. Дел у тебя на первых порах особых не будет. Настроение народа нам надо чувствовать, особенно молодежи, особенно студенческой. Вот ты и будешь время от времени мне рассказывать. Разговоры, какие услышишь, мнения. Да ты не думай, ты не доносить будешь. Ты картину нам рисовать будешь, нам картина нужна. Конечно, если услышишь что-нибудь антисоветское, преступное, тогда твой долг, как сознательного гражданина, сообщить сразу. Но это был бы твой долг и если бы нашего разговора и не было. Ты подумай, Сергей. То, что я тебе предлагаю, большая честь. Не ко всякому обращаемся. Ну и, само собой, кое в чем мы и помочь можем. Мало ли что в жизни случается. Ты не задумывался, почему тебя зимой не забрали, когда Тимошенковский набор был? Даже в военкомат не вызывали. Ведь с первого курса всех ребят, кроме, конечно, не соответствующих по здоровью и по анкете, взяли. А тебя, по всем статьям подходящего, не тронули. Мы не велели. Ты нам нужен. Замерзать в снегу под Выборгом дело не хитрое. Ты способен на большее. Так что думай, Серега. Ты не спеши, дело важное.