Александр Покровский - «...Расстрелять!» – 2

– Приказ командующего! – крикнули в рубку. – Те-элам отогнать шлюпку!

– Ну наконец-то, родили. Полный вперед!

На-а! Выстрелили двигатели; винты вспороли воду; катера дрогнули, рявкнули по-собачьи и рванули. Пошла травля!

Шлюпка удирала, как заяц от гончих; катера летели, настигали: вот-вот сейчас догонят, навалятся, возьмут в клещи, разнесут на клочки.

Шлюпка дразнилась, сбрасывала ход, крутилась на месте. С нее что-то кричал тот, в жилете.

Давай, давай, смотри не захлебнись!

Катера проскакивали, начинали сначала, догоняли, чуть не сшибались: вот-вот кто-то врежется, а шлюпка – та только квакнет. Дрожал корпус, и люди дрожали от злости, скачки, нетерпенья.

У Гаврилыча пропал весь его алкоголизм. Красный, потный, полный жизни, сразу молодой, азартный, с выпученными глазами, широко растопырив ноги, он вцепился в плечо рулевому и кричал ему:

– Дай! Дай ему! Дай!

Матроса не надо было взбадривать. Он все равно ничего не слышал. Он видел только шлюпку: вот она!

– Ррраз-дав-лю! – рычал рулевой, – Ррраз-дав-лю, сука, раздавлю!

Рывок – и шлюпка, намного обставив те-элы, бросилась к малышам.

Уволочь хотят! Вот вам херушки!

– Стреляй! – крикнул Гаврилыч лейтенантам, стоявшим в состоянии «на-товсь».

Лейтенанты действовали как автоматы: грохнули из ракетниц. Две ракеты с шипеньем прошли над шлюпкой и шлепнулись в воду: промазали. А жаль.

В шлюпке сильно пригнулись, распластались и, проходя мимо малыша, торопливо треснули его молотком по голове и бросились к крейсеру.

Рулевых оттаскивали силой: иначе они бы таранили крейсер.

Шлюпка спряталась под бортом крейсера. Играть ей расхотелось.

Малыши не пострадали: наше железо ни в какое сравнение не идет с их пластмассой.

Гаврилыча потом долго таскали: Рейган прислал ноту – «нападение на беззащитную шлюпку» и еще там чего-то.

Гаврилыча называли «личным врагом фюрера». Он написал кучу объяснительных: как стрелял, чем стрелял, зачем стрелял, где ваша прокладка? покажите ваши курсы!

Какие курсы? Крутились, как жопа на помеле.

Гаврилыч заперся в каюте и напился. Он долго сидел пьяненький, в распахнутом кителе, обиженный и сам себе говорил:

– …от флот, едрена мама. Ведь собака на цепи. А зачем собаку держать на цепи? Чтоб гавкала? Пугала народ? Символизировала? Лизала себя? Так они ж знают прекрасно, что ты ее с цепи никогда не спустишь. Слаб подгузничек-то, слаб. Эх вы, писеньки! Объяснительные ему пиши. Н е ж е л а ю я! Я! С т а р п о м Г а в р и л о в! А т о м н о г о! Р а к е т н о г о! П о д в о д н о г о! С о в е т с к о г о! Ф л о т а! Пь-янь бе-зо-браз-на-я! Не желаю! Никому и ничего объяснять! Я им по морде дать желаю! По мор-де! Мне плюют в мою государственную харю, и я же еще и извиняюсь? Да я их распетушу так, что они у меня маму вспомнят. Изуродую, как Бог черепаху! Курвы тыловые! Учить меня вздумали. Суки. Курс ему проложи. Воткни карандаш в жопу и проложи. Курсы. От, едрена мама…

Гаврилыч сидел взъерошенный и злой.

Но скоро спирт, этот великий успокоитель, начал действовать, и Гаврилыч ослаб, осел, раздался, осоловел, но все еще, бедняга, говорил, говорил и говорил…

Крейсер лежал на рейде, как большое серое привязанное животное. День догорал. На крейсере сдавалась вахта. Старый лейтенант сдавал молодому лейтенанту. Впереди было воскресенье, и капитан улыбался. Его ждали любовь и жаркое.

– Ну, салага, – сказал он лейтенанту, направляясь к последнему на сегодня катеру, – смотри, не позорь меня, служи, как пудель. Тебе служить еще, как медному котелку. Ох, – капитан закатил глаза и вздохнул, – если бы все сначала и я опять лейтенант, повесился бы.

– Да, совсем забыл, – вспомнил он уже на трапе, – завтра не забудь организовать встречу «маршала Чойбалсана».

«Маршалом Чойбалсаном» на Тихоокеанском флоте называли баранину из Монголии. Ее подвозила портовая шаланда. Молодой лейтенант о таком названии баранины не знал,

– Не беспокойтесь, – кричал он капитану па отходящий катер, – все будет нормально.

После того как катер отошел, лейтенант прозрел.

– Чего ж я стою? Скоро ж драть начнут. Надо начальство завязать на это дело, маршал прибывает.

К счастью, лейтенант был начисто лишен изнеженности и впечатлительности. Это был крепкий троечник, только что из училища и сразу же сдавший на самостоятельное управление. Его не жрал с хвоста комплекс неполноценности. Наоборот, в компенсацию за такие условные потери, как изнеженность и впечатлительность, он был с избытком награжден решительностью. Такие нужны на флоте: суровые и решительные, творцы нового тактического опыта, влюбленные в железо и море.

Именно решительность избавила лейтенанта от разбрасывания фекалий пропеллерными движениями копчика в первый же момент поступления такой лихой вводной о маршале Чойбалсане. Вводную нужно было отдать, и лейтенант отправился к старпому.

– Разрешите? – втиснулся он в дверь,

– Да, – старпом был, как ни странно, трезв. – Ну? – воззрился он на мнущегося лейтенанта.

Услышав о завтрашнем посещении корабля маршалом Чойбалсаном, старпом на мгновение почувствовал во рту запах горького миндаля.

– Лейтенант, – скривился он, – ты когда говоришь что-нибудь, ты думай, о чем ты только что сказал. У меня такое чувство… что ты когда-нибудь укараулишь меня со спущенными штанами в районе унитаза и объявишь, вот с такой же счастливой рожей, войну Японии. Я укакаюсь когда-нибудь от ваших вводных, товарищ лейтенант.

– Товарищ капитан второго ранга, – заспешил лейтенант, – я здесь ни при чем, по вахте передали, с берега передали, – присочинил он.

– Кто передал?

– По вахте…

– Кто с берега передал?

Притертый к стенке лейтенант мечтал уйти невредимым.

– Командир… видимо… – выдавил он.

– Хе, – видимо, – хмыкнул старпом.

«Вот командир, – подумал он, – салага, сынок с мохнатой лапой, вот так всегда: исподтишка позвонит, и на крыло. Все я, все везде я. А награды? Одних выговоров семь штук. Так, ладно».

Старпом сидел в старпомах уже семь лет и был по крайней мере на пять лет старше командира.

«Чойбалсан же умер», – подумал старпом.

«Черт их знает в этой Монголии, – подумал он еще. – сколько у них там этих Чойбалсанов».

– Так, ладно, – принял он волевое решение, – большая приборка по подготовке к встрече. Завтра на подъеме флага форма два. Офицеры в белых манишках и с кортиками. Всех наших «албанцев» сейчас расставить, понял? Кровь из носа! Я сейчас буду. Красить, красить, красить, понял? Если что найду, размножалки оборву.

Дежурный исчез, а старпом отправился обрадовать зама. Он представил себе физиономию зама и улыбнулся. Старпом любил нагадить заму прямо на праздничное настроение.