Александр Покровский - «...Расстрелять!» – 2

Науку теперь в одиночку не делают. Ее теперь делают большим количеством. Вот лежим мы с Вовой в каюте: он на нижней полке, я – на верхней, – а исследования наши продолжаются. Мы с ним озон посланы искать. Померещилось некоторым линзоглазым, что на подводных лодках этой дряни навалом, из-за чего они и горят, сирые. Дебилизм, конечно, но что делать: лучше меня на эту затею никого не нашлось. Как только автономкой запахло, так у всех в нашей чудной конторе, знаете ли, уши завяли, из носа чернь закапала, и гайморовы пазухи сейчас же протекли. Вот я и корячусь теперь за всех цитрусом. Это у меня двенадцатая автономка.

Когда я в первую свою собирался, с нами тоже наука мечтала отправиться. Прибыл какой-то хрен светозарный, влез он решительно в рубку, встрепенулся и еще чего-то руками хотел сделать, но как только он прорубь верхнего рубочного люка узрел, так ему сразу же как-то плохо стало: чуть в отверстие не выпал – и за сердце, и на носилки, и с пирса долой. Передал мне через кого-то чемодан со своими стеклянными глупостями – индикаторными трубками – и инструкцию на 127 листах, чтоб я не спал, не жрал, а только ходил и мерил. По телефону проинструктировал меня и отъехал.

Я немедленно вызвал своего мичмана Червякова, который всегда потел в преддверии работы, и назначил при нем себя старшим научным сотрудником, его – младшим, после чего поручил ему спустить чемодан с этим дерьмом драгоценным внутрь прочного корпуса. Червяков отправился наверх, обвязал там чемодан веревками и только собирался его в дырку окунуть, как веревки соскочили, чемодан вывалился, пролетел с веселым свистом метров двенадцать и рассыпался по палубе. Трубок уцелело только три – и все, что удивительно, на аммиак. Мы решили их на гальюне 3-го отсека испытать. Там от аммиака просто глаза резало. Зашли внутрь, дверь для приличия прикрыли и по инструкции через трубку все прососали, а она показала, что аммиака нет. Мы тогда так в отчете и отразили – аммиака нет!

Вова, между прочим, конструктор подводных кораблей. Правда, он их живьем никогда не видел, только на бумаге, а тут зашел и обомлел – теперь лежит и боится за свою жизнь малоприятную, а мы уже в море далеко. Часов шесть как от пирса оторвались.

Я ему говорю:

– Вова, ты за свое тело волосатое не беспокойся. Если эта лохань Крузенштерна тонуть начнет, лежи и не дергайся – все равно ничего не успеешь, только пукнуть: раздавит и свернет в трубочку, а аппараты наши индивидуально-спасательные, вами, между прочим, изобретенные, рассчитаны только на то, что эта железная сипидра, утонув и не расколовшись, тихо ляжет на грунт на глубине 100 метров, так что и искать его в отсеке не следует.

Чувствую, Вова подо мной заерзал, койка так и застонала жалобно. А для меня это как ветерок для прокаженного. Я вдохновился и продолжаю.

– Если пожар, – говорю, – ваши же придурки, сам понимаешь, спроектировали все так, что у нас тут как в камере внутреннего сгорания; все рядом: и горючее, и фитилек; так вот, если пожар, тоже бежать никуда не надо – на морду пристраиваешь тряпочку, смоченную в собственных сиюминутных испражнениях, потому что из-за дыма все равно ничего похожего на противогаз не найдешь, хоть держи его все время возле рта; так вот, тряпочку, чтоб не першило, на носик – и через несколько вздохов вся кровь в легких прореагирует с окисью углерода, и заснешь ты, как младенец, навсегда.

Вова опять подо мной – шур-шур, а я ему:

– А если, – говорю, – заклинка рулей на погружение, держись за что-нибудь ручками, а то еще забодаешь какой-нибудь ящик, а там – очень ценные запасные части.

Только я открыл свой рот, чтоб его еще чем-нибудь ухай-дакать, как тут же из «каштана» понеслось:

– Аварийная тревога! Пожар в четвертом! Фактически! Горит…

И тут же все оборвалось; что горит, непонятно, и сейчас же топот ног – туда-сюда побежало-закричало-упало-встало-прибежало, назад на дверь бросилось.

Чую: Вова вытянулся как струна или как тетива, я не знаю, лука, что ли, – и все вытягивается и вытягивается, скоро ногами в переборку упрется, а башкой чего-нибудь наружу продавит.

Решаю его утешить.

– Слушай, – говорю, – давай спать, а? Ну чему там в 4-м гореть? Это у них фильтр полыхнул или на горячую плиту у кока масло вылилось. Если они не идиоты, то через минуту отбой тревоги. Хочешь поспорим, что так оно и будет? Вот следи за временем.

И Вова полез за часами. Все-таки великое дело в такой момент запять человека чем-нибудь.

Ровно через 50 секунд: «Отбой аварийной тревоги! Пожар потушен!»

– Ну вот, видишь, – говорю я, – и ничего особенного.

И тут Вова стал шумно воздух из грудной клетки выпускать. Выдыхать то есть. И так долго он выдыхал, что я за него даже беспокоиться начал; что он там, цистерну г что ли, про запас набрал?

– Фу! – выдохнул Вова. – Закурить бы.

– Да я ж не курю. – говорю ему.

– А я вот теперь курю, – сказал Вова. Потом он встал и вышел.

«Пусть погуляет, – подумал я и повернулся на другой бок. – А вот мы спать будем. Теперь еще долго-долго ничего не случится».

А озон мы тогда так и не нашли, чтоб их всех закапало.

Лодка пихнула пирс. Пришли… В рубке пахнет дохлой рыбой. Как всегда… Мороз. Градусов двадцать. Ночь. Свежий воздух. Это вкусно, когда свежий воздух…

Другой мир. Не попадаешь в улыбки, в ответы… Мы не из этого мира.

Построение без музыки и слов. Так лучше. На пирсе начпо.

– Здр-рра-вст-вуй-те, товарищи подводники!

– Здравия желаем…

Мы всегда здороваемся негромко.

– Благодарю за службу!

– Служим…

– Вам предстоит участвовать в учении… по загрузке продовольствия…

Учение по… Учение тыла флотилии. Кто только на нас не учится, точно мы кролики. Интересно, по домам сегодня отпустят или как? Скорее всего – «или как», черт.

– Учение начнется еще сегодня и продлится завтра и послезавтра…

Очень хорошо…

– … и еще у вас два выхода в море на расширенные гидроакустические испытания… для научных целей…

Подводник всегда используется расширенно, как некое резиновое изделие…

– …оргпериод…

Пошли сладости. Хочется работать в режиме погремушки: череп толстый – мозг в горошину; идешь и гремишь. Вот были бы испытания… гидроакустические. На-у-ка, слу-шай, как мы гремим. Подводники… Про отдых ни слова… А, вот, есть чуть-чуть…

– Потом у вас отпуск до 20 марта. Отпуск за 1985 год. В декабре, значит, гонят. А долги?

– …а за 1983 год вам вернут в середине года… я вам это могу твердо обещать…

Ну, если у вас твердо… Может, и вернут… а может, и простят, У настоящего подводника отпуск кастрирован с обеих сторон. Воруют, прощают… Зимой, значит, отпуск. Зимой везде хорошо.