Одри Ниффенеггер - Соразмерный образ мой

Фелисити уже наливала чай в разномастные конторские кружки и фарфоровые чашечки. Роберт попробовал торт: серая глазурь на вкус оказалась не хуже любой другой. Он исподволь бросил взгляд на Валентину и заметил, что она, молчаливая и торжественная среди общего веселья, не сводит с него глаз. Внезапно ее лицо озарилось улыбкой, и у него отлегло от сердца: прошлое уходило в тень, и все его мысли были теперь о будущем. Роберт протолкнулся к Валентине и остановился рядом; они ели торт и блаженно молчали под гул именинной вечеринки. «Все будет хорошо», — подумал он.

Джессика не спускала с них глаз. «Как она похожа на Элспет, — крутилось у нее в голове. — Просто мороз по коже». Перед ее мысленным взором появилась супружеская чета — несчастные родители, только что покинувшие контору. Выходя за кладбищенские ворота, они поддерживали друг друга, словно борясь с ураганом, который норовил свалить только их. Роберт с Валентиной просто стояли рядом, но Джессике почудилось такое же единение. «Кажется, он вполне счастлив. — Она сделала глоток чаю. — Надо думать, все образуется».

Элспет занималась пылью. У нее не укладывалось в голове, почему она так поздно оценила возможности этой субстанции. Легкая, подвластная ее скромным силам, пыль представляла собой идеальный канал общения.

Когда близнецы впервые оказались у нее в квартире, Джулия машинально провела пальцем по крышке рояля, оставив на гладкой поверхности узкую полоску. Блестящий след действовал Элспет на нервы, и теперь она с усердием принялась возвращать пылинки на место, чтобы заровнять этот бездумный укор; тут-то ее и осенило, что перед ней настоящая tabula rasa. [88]Пыль была рупором, способным усилить ее отчаянный зов. Элспет настолько разволновалась, что уплыла к себе в ящик и стала обдумывать новые возможности.

Что же им сказать, раз уж есть такая возможность? «Помогите, я умерла». Нет, не годится — чем они ей помогут? Не стоит бить на жалость. Но и пугать их не следует. Пусть знают, что это я, а не чей-нибудь розыгрыш. Она сделала ставку на Роберта. Вот кому надо написать послание — уж он-то не усомнится, что она здесь.

На следующий день было воскресенье. Утром пошел дождь, и слабый свет, проникавший в гостиную, совсем потускнел. Элспет проплыла над роялем. Если бы кто-нибудь обрел способность ее видеть, то заметил бы одну правую руку и лицо.

Сидя в столовой, близнецы неторопливо прихлебывали кофе и доедали остатки тостов с джемом. Элспет слышала их отрывочные, вполне дружелюбные фразы — утренние обсуждения предстоящих вылазок. Это ей было неинтересно, и она обратила все свое внимание на серую от пыли поверхность.

Для пробы Элспет прижала к ней кончик пальца. Где-то она вычитала, что домашняя пыль состоит главным образом из омертвевших клеток человеческой кожи. Выходит, я пишу на своем бывшем теле. Пыль оказалась податливой, мягкие частицы расступались, и она прочертила блестящую дорожку. Простота этого действия привела ее в восторг; писать нужно было продуманно, чтобы Роберт сразу понял, что к чему. Чтобы вывести пару строк, ей потребовался целый час. Близнецы уже отправились на прогулку. За работой Элспет мурлыкала себе под нос, восхищаясь завитушками собственной подписи и безупречными знаками препинания. С огромным усилием она включила торшер, который раньше освещал ноты. Так они сразу заметят, возликовала она и совершила триумфальный полет по квартире, проникая сквозь стены и скользя по потолкам. Ей даже удалось запустить кусочком сахара в голову Котенка, дремавшего на стуле, наполовину задвинутом под обеденный стол. Какое дивное утро!

Роберт провел этот день — кстати, первое мая — у входа на Восточный некрополь, направляя толпы людей, преимущественно китайцев, к могиле Карла Маркса. Вечером он, выжатый как лимон, уселся за компьютер. Уставившись на экран, он хотел разобраться, чем именно не устраивает его третья глава. Тон изложения звучал диссонансом: это было завлекательное, если не легкомысленное повествование об эпидемиях брюшного тифа и холеры. Мыслимое ли дело? Непонятно, с какой стати у него вообще прорезался такой интерес к эпидемиям.

Он начал выделять красным наиболее существенные абзацы — и тут услышал настойчивый стук в дверь.

На площадке стояли помрачневшие сестры-близнецы.

— Поднимись к нам, — сказала Валентина.

— А что случилось?

— Хотим тебе кое-что показать.

Джулия шла вверх по лестнице позади Валентины и Роберта. Она еще на что-то надеялась и отдавала себе в этом отчет.

В квартире горел яркий свет. Двойняшки подвели Роберта к роялю и отступили назад. Он узнал почерк Элспет:

ПРИВЕТ, ВАЛЕНТИНА И ДЖУЛИЯ!

Я ЗДЕСЬ.

С ЛЮБОВЬЮ,

А ниже —

РОБЕРТ: 22 ИЮНЯ 1992. Э.

У Роберта помутилось в голове. Он протянул руку, чтобы коснуться этого послания, но Валентина перехватила его запястье.

— Как это понимать? Что за дата? — спросила Джулия.

— Это… известно только ей и мне.

— Она включила торшер, — сообщила Валентина.

— И что произошло в тот день? — не унималась Джулия.

— Почерк — в точности как у мамы, — сказала Валентина.

— Что произошло…

— Это личное, договорились? Касается только нас двоих, — отрезал Роберт.

Близнецы переглянулись и сели на диван, сложив руки на груди. Роберт вновь и вновь перечитывал послание. Ему вспомнился тот первый день: он зашел в сад перед домом и стал записывать номер телефона агентства, приведенный в объявлении о сдаче квартиры. Элспет следила за ним из окна. Потом она помахала; он помахал ей в ответ; она исчезла, чтобы тут же появиться рядом с ним — очевидно, сбежала по лестнице, перепрыгивая через ступеньки. На ней было открытое белое платье; убранные назад волосы скрепляла заколка. Элспет выскочила из дому в дешевых резиновых шлепанцах — какое-то у них было название? Когда она поднималась на крыльцо, он увидел ее пятки. Квартира — его квартира — пустовала. Элспет водила его из комнаты в комнату, но разговор у них завязался совершенно не о том. Что они говорили друг другу? Слова уже стерлись из памяти. Он помнил только, что все время шел за ней следом и поедал глазами крылышки-лопатки, которые открывало белое платье, нежные позвонки, сбегавшие в глубь выреза, длинную молнию, туго стянутую талию и колокол юбки. В то лето ее кожу позолотил легкий загар. Потом они поднялись этажом выше, в ее квартиру, выпили в этой самой гостиной имбирного пива, а после оказались у нее в спальне; он потянул язычок молнии вниз, и платье упало, как пустая скорлупка. Его ладони согревало тепло ее кожи. Некоторое время спустя он действительно снял здесь квартиру, но в тот вечер даже не вспомнил, зачем пришел, потому что видел перед собой только ее босые ступни, локоны, выбивавшиеся из-под заколки, чистое лицо и движения рук. «Я схожу с ума, Элспет. Не могу… Не знаю, что и думать».