Александр Покровский - Бортовой журнал 3

Он все время мел дороги? Нет, он иногда и красил. Все мы красили и мели, кое-кто еще и рыл сточные канавы, грузил уголь, убирал снег, возил щебенку и облагораживал берега, но некоторые после этого еще и яростно в море ходили.

Люблю я слово «яростно». Почему-то у нас все делается именно так. Сначала никто ни хера не делает, а потом все все делают очень яростно.

Насчет того, что «никто ни хера», я, возможно, и погорячился, потому что мы-то после бестолковой беготни и страданий потом быстренько делали нужное дело и в море сваливали, а вот штабы.

Те бестолочью страдали гораздо больше нашего, но потом и они в какой-то непереносимый момент брались за дело и выпихивали в море кого попало.

Так что кто на что учился.

Экипажу Ванина не везло. Он в море появлялся не часто, а если ты больше метешь, чем в море ходишь, то постепенно, будь ты хоть семи пядей во лбу, число этих пядей у тебя уменьшается, а на их месте вырастает нечто и вовсе неприличное.

И потом, люди, желающие плавать, из экипажа уходят, а приходят те, кто желает мести.

Экипаж Ванина в 1987 году, как говорят очевидцы, наплавал всего. тридцать два дня.

Правда, здорово?

Меня все время спрашивают: чем наши лодки отличаются от американских. На что я отвечаю, что они отличаются примерно тем, чем отличаются наши «Жигули» от «Ауди».

«Комсомольца» это все не касается. Это был действительно уникальный корабль, имеющий титановый корпус, погружающийся на глубину в тысячу метров.

Это был практически неуязвимый корабль. Погрузился на километр – и никто тебя там не достанет. Но.

Есть одно «но». Этот корабль сделан был у нас. То есть в чем-то он был уникален, в чем-то уязвим. И уязвим он был в том, что внутри у него была наша техника.

Вы знаете, что даже два болта, на которых висит табличка «Сделано в СССР», не могут быть одинаковыми? Они отличаются на какие-то доли микрона. И резьба у них отличается. Это означает только то, что от вибрации они будут раскручиваться неодинаково. Вот в Германии эти болты сделают такими, что они будут откручиваться вместе, а у нас – нет. И так у нас все. Нет одинаковых приборов, нет одинаковых установок, нет одинаковых клапанов, нет одинаковых двигателей, преобразователей, линий валов, гребных винтов. Все они уникальны, ко всем надо привыкнуть, приноровиться. И лодок одного проекта одинаковых нет – все имеют некоторые особенности. Назовем это характером. То есть верно, что у каждой лодки в Советском Союзе (а теперь и в России) был свой характер. Мало того, как уже говорилось, и каждый механизм или прибор на этой лодке имел свой характер. И о нем хорошо знали только те подводники, что плавали на этом корабле не раз и не два.

Надо было быть первым экипажем, чтобы все знать, или надо было проплавать на корабле года три, причем непрерывно.

А экипаж Ванина проплавал в 1987 году только тридцать два дня, повторимся от скудоумия.

Вот если сравнить это с молодым водителем на дорогах нашей страны, то молодой водитель приклеивает себе на заднее стекло такую круглую бирочку «У» и ездит так целых два года, а тут – тридцать два дня.

В 1988 году второй экипаж около месяца держал корабль, отрабатывая задачу Л-1.

Потом он сходил в море на две недели, выполнив кое-какие элементы других задач, после чего корабль принял первый экипаж, направившийся на нем на боевую службы, а второй экипаж поехал в отпуск, после которого он уже в третий раз поехал на учебу в учебный центр ВМФ.

После полугодового перерыва экипажу Ванина следовало все задачи сдавать заново, но начальство времени на это дело ему не предоставило. Контрольная проверка по первой задаче прошла (внимательно следите за цифрами) за один день, и за трое суток в море они сдали вторую задачу. Потом – межпоходовый ремонт, и за шесть ходовых дней они еще кое-что досдали.

В 1988 году экипаж Ванина находился в море в течение двадцати четырех суток.

Таким образом, 28 февраля уже 1989 года «К-278» вышла в поход на девяносто суток со вторым экипажем капитана первого ранга Ванина, наплававшим к этому моменту всего-то ничего.

Это бы уникальный поход. Большинство офицеров и мичманов на этом экипаже имели опыт плавания на этом корабле не более семидесяти суток, а некоторые вообще служили на других проектах. То есть чуть чего – и они не знают, куда бежать и где герметизировать.

И дело даже не в том, сколько и кто на лодке плавал. Можно проплавать двадцать лет и быть совершенным веником. Просто на лодке у тебя должно возникнуть такое чувство, что ты и лодка – одно целое. Нужно то что называется ее чувствовать, ощущать как живое существо быть с ней заодно.

Вот лежу я в каюте и вроде бы сплю, но потряси меня за плечо, и я уже знаю, что и где случилось. А пока я иду на пост, я уже понимаю, какие аппараты вышли на какой режим; а что там с реактором, я знаю по жужжанию люминесцентных ламп; я знаю, какая у нас радиация в реакторном и сколько кислорода по лодке и так далее и тому подобное.

Я для лодки свой, понимаете. Она меня приняла. Она делится со мной своими настроениями, желаниями, ощущениями.

Это приходит не сразу. Ты не сразу чувствуешь лодку. Надо с ней сплаваться, спаяться: ты и она – одно и то же. Это все равно что снайпер в момент выстрела составляет единое целое не только со своим оружием, но и с пулей, что вылетает из его ствола. Это очень необычное ощущение. Ты и железо…

Вот если командир не появляется в центральном посту за несколько минут до аварии, значит, это не тот командир. Наш появлялся именно так. Он приходил, он садился, он вставал, он шлялся из угла в угол, а потом: «Аварийная тревога! Пожар в четвертом! Горит!..» – да что бы там ни горело, он был на месте, и его будто бы отпускало, он даже лицом светлел, он был бодр, энергичен, быстр, решителен – он был на своем месте и при деле – он спасал корабль.

Возникало ли такое чувство у экипажа Ванина? Чувствовал ли сам командир свой корабль? Что он вообще в ту минуту чувствовал – страх, тоску сердечную, разочарование? Или он действовал, действовал, действовал до шума в ушах, до колотья в груди, когда пот течет ручьями?

Мы это никогда не узнаем. Он погиб, как и большая часть его экипажа.

Начальство всегда спасает свою жопу. Чем выше начальство, тем больше у него жопа и тем больше времени требуется на ее спасение.

Пожар на «Комсомольце» произошел в кормовом седьмом отсеке на тридцать восьмые сутки похода.

Потом оставшиеся в живых вспомнят, что еще на контрольном выходе в седьмом отсеке содержание кислорода частенько доходило до тридцати процентов.

Надо вам сказать, ребята, что существует такая штука, как дозатор. Она, эта штука, работает в паре со стационарным прибором по замеру кислорода. Его, тот дозатор, можно настроить на любую концентрацию. Достигает содержание кислорода в отсеке отметки, к примеру, в двадцать три процента, и дозатор перекрывает поступление кислорода от кислородной установки в отсек, падает содержание кислорода в отсеке ниже девятнадцати – дозатор открывает путь кислороду.