Бертон Уол - Высшее общество

В этот субботний вечер накануне регаты Вера увидела Сибил, которая подымалась по лестнице, и оживилась:

– А сегодня что смотрела?

– Закончила с Беллини, – ответила Сибил, задыхаясь от быстрой ходьбы.

– А тебе нравится Беллини!

Как большинство знатных венецианцев, Вера никогда не ходила в галереи и музеи. Они предпочитали картины в домах добрых приятелей, и если даже выставлялся какой-нибудь шедевр, не снисходили до того, чтобы смешиваться с туристами. И поэтому часто не знали многих вещей, но свысока относились к другим.

– Все американцы так любят Беллини. Он очень хорош.

– О да! Все трое, – отозвалась Сибил с излишним простодушием.

Проходя мимо Веры, она спросила так же простодушно:

– Все идут сегодня на прием к Жоржи?

– Да. Консуэла остается, но мы решили появиться около одиннадцати. Ты с нами или за тобой заедет какой-нибудь ослепительный кавалер?

Сибил потупила глаза.

– Никто не может ослепить, когда по-настоящему скучаешь. Если можно, я с вами.

– Конечно, – сказала Вера.

Спускаясь по лестнице, она заливалась беззвучным смехом. «Ведь как бесстыдно врет! Ну, плутовка», – подумала она про себя, проникаясь к ней почти материнским чувством.

Ядром компании, собравшейся у Жоржи Песталоцци накануне регаты, были люди, с которыми Сибил уже настолько познакомилась, что ей было приятно снова встретиться с ними. Среди большого стечения народа (триста человек приглашенных и сорок или пятьдесят, явившихся без приглашения, не говоря уже о пяти сотнях гондольеров, привратников и прочих, веселившихся на площади рядом с домом Песталоцци за его счет) мелькали уже знакомые лица. Сам Песталоцци, Карлотта Милош, Анджело Пардо, Мэгги Корвин, Тико Делэ, Клоувер Прайс и Баббер Кэнфилд, Фредди Даймонд, Деймон Роум, Диоза Мелинда, набоб из Чандрапура и, конечно же, Вера и Консуэла. Не было ни Ходдинга, ни Пола, зато появились Андрэ Готтесман, богатый швейцарский врач, изобретатель знаменитого средства от газов, и его супруга Анет Фрай. Сибил видела их только однажды, а вот другие, похоже, хорошо их знали.

Около шести, когда она уходила из кафе, Фрейм объяснил ей, что не сможет прийти на прием. И с тех пор у нее почти не было времени подумать об этом. Теперь она сидела на балконе в окружении двух американских гомосексуалистов, которые уговаривали ее пойти с ними в собор святого Павла, смотрела на канал и вспоминала разговор в кафе.

Американец слева сказал что-то интересное, а потом стало неинтересно. Но то, что он сказал сначала, перекликалось с тем, что она вспоминала. Он сказал: «Очень важно, поглощены ли вы тем, что делаете. А что это, не важно. Скажем, вас занимает антиквариат. А я на него смотреть не могу. Но я все равно уважаю ваше к нему отношение. Самое страшное, когда это проходит. Только то хорошо, что полностью тебя поглощает».

Второй застенчиво спросил: «А любовь?» Тогда первый ответил, что любовь – это еще одно проявление всепоглощающего интереса, обычно приводящего к плохим результатам, поскольку обычно один из любовников вредит другому, отдавая ему слишком много, просто пресыщая его. До этого момента Сибил слушала с живым интересом, но дальше разговор переродился во флирт, и она вернулась мыслями к Тедди Фрейму.

Он сказал тогда в кафе: «Меня только это и занимает. И больше ничего. А я много всего перепробовал».

Он объяснил, что был военным летчиком. А еще биржевым маклером, контрабандистом. Написал пьесу, которую поставили, но вечер был холодный, и публика разбежалась. Со скромной улыбкой он добавил, что даже пробовал выращивать в Кении земляные орехи. Так он познакомился с братом Летти Карнавон, который тоже держал там ферму, и с самой Летти.

– Многие думают, – сказал он тогда Сибил, – что автомобильные гонки – это трусливый или детский способ подойти к самоубийству. Я так не считаю. И мне очень жаль, что они нередко приводят к смерти. Это слишком большое наказание, если принять во внимание, что плохие художники и неудачливые шлюхи обычно не пытаются сводить счеты с жизнью.

– Что такое земляные орехи? – спросила она.

– У вас они называются арахис, дорогая, – мягко ответил он.

Оба замолчали. Сибил вертела в руках зеркальце. Она подняла его и посмотрелась.

– Плохо, что ты так думаешь, – сказала она наконец. – А я-то думала, что тебя только деньги занимают. Прости, что я такая глупая.

– Ну, что ты.

– Я хочу сказать… на сто тысяч можно долго жить.

Он улыбнулся и кивнул. А она продолжала:

– Я хотела бы, чтобы ты вышел из игры. Сейчас у меня нет ста тысяч, но десять могу дать прямо сейчас. А остальное потом. Не позже, чем через год. Могу дать расписку.

– С чего это вдруг?

– Я должна быть уверена, что выйду замуж.

– А мне казалось, что все это уже решено… никаких сомнений.

– Теперь я могу быть в чем-либо уверена только после того, как это произойдет. Послушай, моя свадьба с Ходдингом состоится только после Тарга Флорио. Я так решила. А почему, не спрашивай. Все это обдумано. Нужна уверенность, дорогой, полная уверенность. Ясно?

– Ясно. Я слушаю. Продолжай.

– Для меня лучше всего было бы, чтобы он проиграл гонку. Именно он. Лично. А не ты. Если ты выиграешь, я ему не буду так нужна, как сейчас. Сейчас он нервничает. А если ты и проиграешь, все равно это не будет для него большим ударом. Неужели не понимаешь? – спросила она тревожным голосом.

– Нет, не совсем, – изумленно ответил он.

– То же самое происходит с детьми. Ты знаешь что-нибудь о детях?

– К сожалению, нет.

– Нужно наизнанку вывернуться, чтобы они тебя слушались. Если ты хочешь, чтобы ребенок сходил на горшок, надо сделать так, чтобы он не отвлекался. А если отвлечется, то это глухой номер.

– Странное сравнение, – сказал он, кашлянув.

– Меня оно не пугает. Поздно уже пугаться. Так оно, пожалуй, и есть.

Почувствовав неловкость, он опустил глаза.

– Знаешь, не надо так говорить, не стоит. Сама по себе ты очень хорошая. Просто все вокруг плохо. Это среда такая.

Сибил откинулась на подушку и уставилась в потолок. Потом сказала тихо и недружелюбно:

– Спасибо. Только из нее я могу и выйти, если захочу.

Он промолчал. Потом встал, накинул на себя халат и подошел к окну. Тонкие прямые волосы упали ему на лоб, и в предвечернем свете у него был твердый профиль римского полководца. Не поворачивая головы, он сказал:

– Тебе важны деньги, а мне – гонки. Странно: Что людей занимает, то и накладывает на них обязательства. А еще удивительнее то, что так мало обязательных людей. Возьми хотя бы сиделок, зевающих у постели больных. Или банковских служащих, полицейских, да всех, кто работает от и до. – Он вздохнул и покачал головой. – Дело в том, что ни у кого из нас нет никакого выбора. Включая меня. Я просто должен выйти из игры.