Борис Екимов - На хуторе

Посадили два ведра картошки.

– Хватит, – сказала Зинаида. – Ночь на дворе.

– Налей с устатку, – заканючил Чифир. – Я знаю, у тебя есть бутылка.

Черноликий, усохший телом, похожий на больного мальчонку, он глядел умоляюще.

– Мой хороший, – жалеючи покачала головой Зинаида. – Да куда же в тебя ее лить. Отдохни чуток. А за труды твои пускай тебе доброе нынче приснится.

– Чего доброе? – петушился Чифир. – Баба, что ли? Вроде тебя.

– Да хоть и баба, – с мягкой улыбкой ответила Зинаида, – Хоть и я, коли днем не надоела. Эх вы, мужики… – задумчиво протянула она, уходя с огорода к дому.

Невеселое, свое плеснуло в душе Зинаидиной. Это было так явственно, что даже Чифир понял и полез за куревом.

Проводили молодую женщину взглядом. Закурили.

– Вот моя тоже с армяном спуталась, – вспомнил Чифир, – потом жалела, да поздно. За мной она жила – горя не знала.

Тимофей рассеянно слушал, уже не в первый раз, печальную повесть прежней жизни Чифира.

Отсюда, из глубины хозяйского двора, с левады, хутор был виден по-иному. Дальняя усадьба, стоящая чуть на отшибе, под горой, показалась знакомой. Не там ли дед проживал? Не там ли он, Тимофей, появился на свет?

Крутое плечо холма, а под ним, в затишке, дом среди грушевых деревьев. У подножия холма били два родника, оправленные в дикий камень. Из них брали воду, поили скотину в дубовых колодах.

Тимофей пошел к усадьбе напрямую, через левады. Рядом поспешал Чифир.

– Она ведь со мной горя не знала. Приду с работы – все сделаю. Сам варил, сам девчат купал. Накупаю их, посажу в кровать, они сидят, чистенькие мордашки, аж светятся. Я все умел: борщ варил, даже суп харчо. Плов умел делать. Казан достал специальный для плова.

Тимофей не слушая шагал и шагал к усадьбе. Чифир семенил рядом, боясь отстать. Прошлое, вся жизнь его нынче в голове трезвой так ясно поднялась. И носить в себе эту боль было горько и невозможно. А кому рассказать? Лишь этому человеку.

– Я и шить умел. Ей-богу, правда… Сам научился. Машинку швейную купили, жена не захотела. А я помаленьку начал, и пошло…

Усадьба деда, а может вовсе не она, но такая похожая, лежала в ночном оцепененье. Огромные кусты сирени вздымались перед окнами, смутно виделись тяжелые кисти. В полутьме дом стоял словно живой, лишь спящий. Тимофей шагнул во двор через поваленные ворота и разом узнал узкую веранду, по-старинному – галерею, что тянулась вдоль стен. Могучие груши обступали двор, родники из подножия холма, верно, сочились и теперь, камышовые заросли хоронили их.

Посреди двора на ветхую колоду Тимофей сел. Чифир пристроился рядом. Речь его, торопливая, сбивчивая, с захлебом, лилась и лилась.

– Вот, ей-богу, клянусь отцом-матерью, она придет, говорит, нет ничего в магазинах. Я сажусь и шью. Такие платья сошью девчатам. Сам расчерчу мелом, скрою́. Сошью платьишки, одену. Выйдут во двор как куколки – все люди завидуют. Я и ей шил. Как-то за Волгу собрались, она говорит: не в чем ехать. Я такой сарафан ей сшил, никто не верил.

Очнувшись от своих дум, Тимофей стал слушать, не поверяя, что там правда, что выдумки. Он понимал, что все там жизнь, которая была и уже не вернется. И человек, тот, что рядом, белого света не жилец, лишь память у него порой просыпается, как сейчас, – и только.

Жалость до слез резанула Тимофея. Была бы водка, он бы отдал ее Чифиру. Пусть пьет, пусть напьется, забудется, и слова перейдут в горячечный бред, потом в тяжкий сон. Но водки не было, и Тимофей сказал:

– Ты уж дюже не горься… Я тоже теперь вроде сирота… Не горюй, парень. Мы еще живые, руки-ноги целые, в силах. Будем жить. Хуторок пригожий. Добрый хутор. Дедов домок подладим, подлатаем. Чего нам этот абрек… Мы с совхозом договоримся, возьмем свою отару и будем жить. Оформим тебе документ. А как же… И пойдет дело. Летом здесь воля: сады, река. Приедут к нам в гости ребятишки, внуки мои, твои дочки. В городе тоже не дюже сладко. А здесь воля. Детвора любит…

– Да-да… Дочки мои очень любят природу, цветы…

– А цветов у нас хоть залейся, сам видишь. Сирень, а по степи сколь цвету. Им поглянется.

– Понравится, конечно, понравится!

– Их отсюда и не утянешь, – уверенно сказал Тимофей. – Раз покушают – и всё. Будут купаться, рыбалить. Груши здесь, яблоки, сливы, вишни, в огороде все дуром прет – Господний рай. Летом у нас будет гостей со всех волостей. А в зиму будем овечек кормить, глядеть за ними. А там снова лето.

– Да, да… Снова лето…

В тихой, светлой ночи хутор дремал без огней. Где-то рядом прокричала сова высоким плачущим зовом, ей ответили лаем да бряцаньем цепи сторожевые собаки кошар. От грейдера с горы к хутору спускалась хозяйская «Волга», следом за ней, осторожно тараща желтые глаза, пробирались тяжелые грузовики, попыхивая приторной гарью. Услыхав гул машин, Тимофей поднялся и все понял. Машины приехали за баранами.

На краю хутора «Волга» посигналила. Ей ответил высокий голос хозяйского сына. Машины подъехали. Началась погрузка.

Тимофей пошел к своему дому, на покой и от греха подальше. Чифир, ничего не видя и не слыша, спотыкался рядом.

– Они приедут… Они поймут… И она поймет… Душа в душу…

Никто его не слыхал.

По донским балкам, теклинам да отрожьям, в густых тернах, в колючем шиповнике допевали вечернюю песнь соловьи, над водою, в теплых заливах и старицах отвечали им слитным гулом водяные быки, лягушачьи жаркие трели разгорались все яростней.

Короткая весенняя ночь в светлых сумерках, холодея, торопилась к утру, к тяжелой росе. Пастушья звезда уже поднималась с востока.

Как-то вечером, после ужина, нечаянно собрались на рыбалку. Тимофей сидел у вагончика, курил, поглядывая на хутор. Мимо проходил Алик. И в эту минуту от дома, с веранды ли, со двора, раздался заливистый смех Зинаиды, вторил ей, похохатывая, хозяин. Алик резко повернулся и стал глядеть в другую сторону, на реку. Тимофей поднялся и сказал, тоже на воду глядя:

– Играет рыба? Сазаника бы поймать, посладиться.

– А ты умеешь ловить? – повернулся к нему Алик.

– Было бы чем, – усмехнулся Тимофей.

– У меня есть! Всё есть! – крикнул Алик и побежал к дому.

Умел ли он ловить рыбу?.. В давнем детстве, в пастушестве, он старался пасти у воды и в полуденные часы, когда отдыхает скотина, ухитрялся наловить рыбы. Плел из конского волоса лески, добывал да ладил из проволоки крючки и ловил. Сам кормился, иной раз и домой приносил. Мать удивлялась: «Откуда?» – «Хозяева дали», – отвечал он, даже матери боясь открыться.

Алик примчался с целым ворохом удочек, донок, спиннингов.

– Весь Дон можно перетягать с такими снастями, – изумился Тимофей. И заторопил: – Время ждать не указывает, пошли.

Взяли пару удочек да донок, червей копнули и поспешили вниз, к воде. Алик, забегая наперед и заглядывая Тимофею в лицо, спрашивал нетерпеливо: