Борис Екимов - На хуторе

Зинаида поставила ведро, присела рядом.

– Не бойся, – сказала она. – Ничего не будет. Здесь из хлебов не вылазят. И осенью, и весной. Вроде положено. Уж никто и не глядит.

– Неужто правда? – не верил Тимофей. – А я умом не накину. Хлеба… Да у нас лишь коснись.

– Это у вас. А здесь вроде привычно. Наш чабан с начальством хорошо живет, ему позволяют.

Зинаиде Тимофей поверил. Он, правда, и раньше еще поверил словам хозяина, и не столько словам, сколько лицу его, спокойной усмешке. Но доходить стало лишь сейчас, вот здесь.

Зинаида сказала:

– Идти надо… А вот присела, так бы и сидела до ночи.

– Уморилась… – посочувствовал Тимофей. – Долгий день.

– Уморилась, – со вздохом призналась Зинаида. – Дело за дело цепляет. Вроде и рано встаю и все рысью, а никак… Коровы, свиньи да птицы… Много всего…

– Хозяйство большое, – рассудил Тимофей. – Уморит. Варить на всех, доить да обиходить. Ты как числишься? – поинтересовался он. – От хозяев?

– Нет, я приписана от совхоза. На сакман послали, вот и прилипла. Где она в совхозе, бабья работа? Поищи. А здесь денежка идет зимой и летом.

– От дома далеко… – сказал Тимофей. – Свое-то хозяйство тоже рук просит.

– Там мать, дочка при ней.

– Без мужика живешь?

– А как ты угадал?

– Да чего угадывать… Мужик бы сюда не отпустил.

– Какой у меня мужик был, – с горечью сказала Зинаида, – тот бы куда хочешь отпустил, лишь бутылку посули.

– Дюже не горься, – вздохнул Тимофей. – Бабочка ты молодая, всем на завид. Найдешь себе человека, даст бог, работящего да приглядного, в пару…

– За одного приглядного Бог уже пихнул, – сокрушенно покачала головой Зинаида. – Еле опомнилась от приглядного… Нет уж, красоту не лизать. И с дурненькими люди живут в ногу. Кому что написано… Я тут, дядя Тимоша, свет увидела, – призналась Зинаида. – Никто не зашумит, руку не подымет. От своего-то родненького таких чубуков натерпелась, вспомнишь – душа вянет.

Она задумалась, глядела в отрешении. Большие, темные бабьи руки лежали на коленях.

– Зинаида, Зина! – позвал ее от дома голос хозяина. – Ты где?!

– Иду! – откликнулась женщина, поднимаясь. – Либо наскучал? Пошли повечеряем, дядя Тимоша, – пригласила она. – Горяченького покушай, пока не остыло.

После ужина Алик сказал Тимофею:

– Порыбалим? Червяки есть, тесто есть.

Тимофей согласился. Самое время было уйти на Дон. Пошли на место уже привычное. За меловым обрывом, в устье просторной балки стояли три тополя. В подножии их – тяжелая, обмытая водою карша, занесенная песком. На ней удобно было сидеть.

Вечер ложился покойный. Наверху, на холмах, еще звенели жаворонки. В тополях, в засохших вершинах, заливались скворцы. Над тихой водой, над алой вечерней зыбью летали крикливые крачки.

Алик забросил удочку. Тимофей готовил закидушки. Он отошел чуть в сторону и позвал мальчика шепотом: «Алик…» – прижимая пальцы к губам. Алик подкрался осторожно. Тимофей шепнул: «Гляди…» – и показал рукой. Мальчик увидел сразу. Там, возле берега, охотилась за рыбой змея. Она ныряла, быстро вертела хвостом, чтобы не всплыть, шарила под камнями. В одном месте было пусто, в другом – неудача. Наконец она учуяла добычу. Хвост ее закрутился быстро, взбивая воду воронкою. Она вынырнула, держа в пасти большого пескаря, и поплыла к берегу трапезничать.

– Здорово! – удивился Алик.

– А как же… – ответил Тимофей. – Всяк по-своему.

Алик ловил на удочку. У Тимофея на донки клевало плохо.

Редкие облака в небе отгорели алостью и притухли. Вода словно подернулась пеплом, похолодела. Ветер стих. Прошла моторная лодка, с трудом раздвигая гладкую воду. Пологие волны лениво расходились к берегам. Смолкли птицы.

– Алик, – спросил Тимофей, – а ты в школу не ходишь? Ты в каком классе? Мои внуки еще учатся. Или распустили на каникулы? Вроде рано.

– Э-е… – махнул рукой Алик. – Поставят отметки. Некогда учиться. Дедушка заболел, мама уехала. У нас дом. Там тоже кому-то нужно быть. Хозяйство. Кто будет отцу помогать?

– А возьмут да на другой год оставят.

Алик лишь засмеялся.

Тимофей вспомнил свое:

– А я вот желал учиться. Думал, хоть классов бы пять-шесть и в ФЗО или ремеслуху. Была такая раньше учеба. Там кормили, одевали и специальность давали. Но не пришлось.

– Почему не пришлось? – спросил Алик.

– Скотину пошел пасти. Отец больной. Ребятишек четверо. Какая учеба…

– Ну и правильно, – одобрил Алик. – Мой отец тоже не учился. А дом у нас самый лучший. В два этажа, сад, бассейн есть и фонтан, виноградник. А теперь я буду дом строить.

– Отделяешься? – насмешливо спросил Тимофей. – Тесно с родителями?

Алик его шутки не принял.

– Строить не быстро. Землю купили. Надо начать. Дом все равно нужен будет.

– Зря ты об учебе не думаешь, – посетовал Тимофей. – Ученье, оно… Ученым людям дано. Им везде дорога. Мои сыны повыучились, слава богу. Один – инженер, другой…

– Выучились! – перебил его Алик. – Они выучились, а ты у нас пасешь! Почему так?!

– Да я же не от нищеты пасу. Меня дети не обижают, кормят. Это мне вроде не сидится под крышей, отвык.

– А учителя в школе выучились? У нас мясо просят. В совхозе директор выучился, зоотехник выучился, а к нам приезжают за мясом, водку пить. В районе начальники, милиция – все выучились, и тоже – к нам. Все едут. Потому что у нас всё есть. Семь сотен овечек, двести коз, – считал мальчик, – пятьдесят свиней, индюки, бычки, коровы. Осенью будет пух, мясо, деньги. Работать надо, а не учиться. Деньги зарабатывать, – с гордостью сказал мальчик. – Дом строить, машину покупать, две, три машины. Тогда тебя уважают и все завидуют. Нам все завидуют. И дома, и здесь.

– Так-то оно так… – проговорил Тимофей. – Без денег, конечно, нельзя. Но и на них лишь надежду иметь тоже опасно. Тебе тем более…

Тимофей глядел на мальчика, в красивое лицо его, видел огонек задора в глазах, и просыпалась неприязнь, но он пересилил себя.

– Гутаришь, как старичок какой, – посмеялся Тимофей мягко.

На закидушке звякнул колокольчик. Тимофей подсек и почуял тяжесть большой рыбы.

– Дай я… – срывающимся шепотом попросил Алик.

Тимофей передал ему удилище и, чуя, как натянулась леска, сказал:

– Попусти. А то оторвешь. Попускай, попускай, катушка большая. Добрый лещина… Попускай и подбирай слабину, играй с ним.

Сначала рыба сильно уходила вглубь и вглубь, потом встала. Алик подтягивал ее, наматывал катушку. Потом был снова рывок. До звона натягивалась леска.

– Попускай, попускай… – шептал Тимофей.

Он понял, что на крючке не лещ, но молчал об этом. И напрягся, словно сам держал удилище.

Снова рыба рванула, пошла вглубь, а потом сникла и почти до берега шла послушно. Леска вдруг ослабла.