Борис Екимов - На хуторе

Алик уехал. Встревоженный Тимофей стал оглядывать заросшие дубком, вязом да чернокленом балки, глухую путань шиповника и тернов по низине. Весь день пас он овец осторожно, стараясь держаться открытых мест, побаиваясь. Здесь, в Задонье, в глухих буераках, серые водились всегда. Нынче на безлюдье зверья много прибавилось. И не только волков. Сейчас по весне среди бела дня мышковали неприглядные, облинявшие лисы. Они шарили по зарослям, на открытых местах вскидывались на дыбки, выглядывая поживу. В глухих топких падинах дикие свиньи лакомились сладкими молодыми побегами камыша. Иногда они выходили на отрожье к дубам прошлогодних желудей поискать. Лосей в последние годы поубавилось, но появились косули, стройные, легкие, с золотистым мехом. Порою они неслышно выплывали из-за кустов и Тимофей затаив дыхание глядел на них. За долгий день то и другое зверье можно было повидать. От волков Бог еще миловал.

В конце дня, направляя отару к хутору, к дому, в пологом выходе балки Тимофей заметил чужих овец. Опасаясь смешать отары, он подал голос: «Ар-р-ря! Ар-ря!» – и стал поворачивать свою отару, уводя ее в сторону. «Ар-ря! Арря!» – кричал он, но чабан не отзывался. Не упреждал Тимофея ни хозяин, ни Алик об иных овцах. Далеко, за четыре горы, стояла соседняя чабанская точка. Чужая скотина паслась кучкой, Тимофей подошел к ней. Это были бараны, сотня голов, а может, и больше. Отара не отара, лишь малая часть ее. Тимофей вышел на гору, покричал, позвал. Не было никого. С холма на холм тянулась полынковая целина, за ней неширокая полоса смородины да вязкое, дальше черные пашни, сочная зелень озимки. Не видно было ни человека, ни скотины. Дело понятное: ушла от своей отары шайка баранов, и чабан не заметил. Когда ушла, где – ведает Бог. Тимофей, долго не раздумывая, подогнал чужую баранту к своей и повел к дому, к хутору, чтобы оповестить хозяина. А уж тот дальше объявит о приблудной скотине.

На хуторе у дома хозяина стояла машина. Хозяин собирался уезжать, но, заметив отару, прежде срока идущую к ночлегу, подождал ее, крикнул Тимофею:

– Что случилось?!

– Бараны чужие приблудились. Боле сотни голов, – объяснил Тимофей. – Не кинешь их. Смешал, гоню пораньше. Может, ищут люди.

Хозяин собрался в гости. Был он в костюме, в белой рубашке, чисто выбрит. Выслушав Тимофея, он покивал головой и, шагнув к отаре, разом углядел барана с чужой метою, двумя скрещенными восьмерками на спине.

– Веди, но не загоняй на баз. Отделим.

Тимофей напоил отару. Подошли хозяин с Аликом. Хозяин встал у приоткрытых ворот база, пропуская мимо себя овец и отделяя баранов со скрещенными восьмерками на спине.

– Либо и правда волк разогнал где… – говорил Тимофей, помогая хозяину. – А может, чабан рот разинул, заснул. Теперь кинутся. Магарыч с них… – посмеивался он.

– Будет магарыч, – коротко пообещал хозяин, пропуская мимо себя овечек и отстраняя баранов.

Алик и Тимофей тянули за витые рога приблудных прочь из серого овечьего потока, текущего на баз к ночному отдыху.

Баранов отделили. Хозяин достал из кармана деньги, пачку сиреневых четвертных, и подал Тимофею:

– Держи магарыч. Бутылка – на ужин.

Тимофей не понял, отстранился.

– Это я вроде в шутку, – проговорил он. – Хозяин, мол, найдется. Вроде с него… А это зачем?..

– Я – хозяин, я – твой хозяин. Я даю, ты бери. И больше ничего не знаешь. Я – хозяин.

Клокочущий голос был строг. И глаза из-под кепки глядели строго. Рядом стоял неулыбчивый мальчик. Тимофей перевел взгляд с отца на сына и все понял.

– Мне чужого и на дух не надо, – отстранил он деньги. – Сколько пас, слава богу, не польстился. А как же… Люди где-то плачут, а мы кукарекать будем от счастья, – говорил он, слабо, но все же надеясь убедить. – На чужих слезах не расцветешь. У нас всегда ведется…

– То – у вас, а это – у меня, – прервал его длинную речь хозяин. – Берешь?

– Нет, нет, – отмахнулся Тимофей. – Господь с тобой.

– Гляди. Деньги будут у меня. В любой момент заберешь. Но запомни: не было баранов. Не было, – повторил хозяин. – Ничего к нам не приходило. Никаких баранов… – развел он руками и на сына поглядел.

Тот кивнул головой, подтверждая.

– Лом-Али, – обратился хозяин к сыну и что-то проговорил на своем языке.

Мальчик быстро погнал баранов от кошары через падину по хуторской улице.

– Не было баранов, запомни, – еще раз повторил хозяин и, повернувшись, пошел прочь.

Тимофей остался возле кошары у загона. Скрылся во дворе хозяин, пропали из глаз среди хуторской зелени бараны и мальчик, хозяйский сын. Словно и впрямь не было ничего. Просто вечер, солнце к закату, дневная усталость в ногах.

За ужином не было ни хозяина, ни сына его. Зинаида, разогрев еду, сказала:

– Вы здесь сами управитесь. Я с огородом занялась, уж доделаю.

– Какой огород? – спросил Тимофей.

– Да понемногу копаю, чтоб зелень была своя на еду.

Отужинав, Тимофей пошел поглядеть Зинаидин огород.

Потянулся за ним и Чифир.

Забазья, левады, как всякое место, брошенное людьми, в первые годы зарастало коноплей, крапивой да репьями. Лето за летом дикие травы буйно вскипали тут, к осени умирая. И теперь вздымалась над землей непролазная чащоба сухих стеблей, старник, а меж ними новая зелень.

Зинаида расчистила и вскопала за сараями невеликий лафтак земли. Радовали глаз ровные гряды, зеленые строчки помидорной да капустной рассады, тугие перья лука-слезуна, робкие стрелки чеснока. Молодая женщина возилась у гряд. Увидав мужиков, она поднялась, одергивая платье.

– Кое-чего понемногу… – объяснила она. – За всем не наездишься на хутор.

– Правильно, – одобрил Тимофей, – по-хозяйски. Картошечки бы посадить.

– Уж не до картошки, – отмахнулась Зинаида.

– А чего… Руки-ноги есть. А семена?

– Найдем.

– Невеликие труды. Вскопаем, посадим.

Принесли лопаты да грабли, убрали сухие бурьяны.

– Давай подожгем, – предложил Чифир. – Бензину линуть – и хорош.

– Полыхнет, – ответил Тимофей, – и хутор спалим.

– Больше места будет свободного, – усмехнулся Чифир. – Еще спасибо скажут.

Тимофей поглядел на хутор, вздохнул.

Земля хорошо копалась, распадаясь под лопатой темной влажной россыпью.

Подступала весенняя ночь с долгой зарею, со светлым небом, с парным теплом от земли и пряным духом цветения.

Сады отцвели. Высокие груши, раскидистые яблони, вишни да терны стояли в зелени, растеряв белый цвет и озерняясь дробью плодов. На смену им уже поднялась, вскипая, вторая волна весеннего цвета: распустила белые зонтики калина, гроздья душистой акации отдыхали от гудливой твари лишь в ночи, на пустошах колючий лох отворял свой невидный желтенький цвет, задошливо-пряный, расцвела сирень. Сирени на хуторе было много. В прежней жизни ее сажали в палисадниках, гордясь друг перед другом. И свойскую, и привозную белую, даже персидскую. Теперь сирень задичала, пышно росла, закрывая окна домов. Некому ее было ломать. По весне она цвела яростно, заливая хутор тугими махровыми кистями и тонким духом, словно бабьим ли, девичьим праздничным.