Ядвига Войцеховская - Крестики-Нолики

Дело было только в том, что не все зарабатывали на этом деньги и в процессе были спокойны, словно удав.

Интересно, а Старый город был хоть отдалённо похож на мой? С этими его художниками над обрывом над скалами, которые выгребались туда почти каждый день? Они раскладывали на траве свои сумки, похожие на охотничьи — с едой, термосами с чаем и, может, чем-нибудь ещё. С чопорными дамами в вуалетках, идущими каждое воскресенье после мессы? С мясником, который делал мою любимую колбасу, а кроме того, сидел в соломенной шляпе с удочкой на берегу быстрой речки? А ведь он тоже резал, чёрт дери, своих свиней…

Я перевернула листок, такой мятый, будто я подтирала им задницу, а не писала письмо, и продолжила.

Что у нас там? О, да, первый раз.

— Ну, видишь ли, — начал Ник в тот день — снова издалека. — Я, конечно, сам смог бы сделать это, но…

— Но? — подтолкнула я.

— Начнём с того, что я это уже делал, — сказал он.

— Ну, и? — спросила я.

— Значит, очередь за тобой, — пояснил он.

Ну, в общем, Ник не врал. Он мог рассказывать кому угодно страшные истории про то, как когда-то в разборках всадил обидчику заточенную отвёртку "прямиком в почку" — я-то знала, что он всегда предпочитает действовать без шума и пыли, чего бы это не касалось: уличных разборок или завёртывания в цветную фольгу рождественских подарков. Ник просто дал клиенту тройную дозу героина и спокойно смотрел, как тот ловит свой последний кайф. Теперь он считал, что у меня получится не хуже. Апеллировать к тому, что я женщина, было тупо, потому что я давала фору любому мужчине.

Значит, очередь и впрямь была за мной. Ник дал мне капсулу с каким-то ядом, а после всей приморочки-то и было, чтоб не лохануться, подсыпать это дерьмо тому, кому надо, и дальше наслаждаться зрелищем. Жаль, что до кучи нельзя было прихватить с собой попкорн или ещё что-нибудь такое.

— Ну, как впечатления? — спросил потом Ник.

— Никак, — ответила я.

— Это правильно, — как-то странно сказал он. — И должно быть никак. Какого хера тратить нервные клетки на того, кто уже сидит на облаках и болтает ногами? Никакого.

— Ну, почему? — спросила я. — Можно, например, посокрушаться о том, что я попаду в ад…

Я сказала это, и мы оба стали ржать, как ненормальные.

— Тогда ты будешь там вместе со мной, — еле выговорил Ник.

— Я сейчас просто описаюсь от счастья, — простонала я.

— Ну, тебе же не будет скучно, — это был весомый аргумент, ничего не скажешь.

— Думаю, ты успеешь достать меня уже тут, — уверенно сказала я.

Да уж, нас ждало что угодно — только не рай. Если мы вообще хотели забивать себе голову этой ерундой.

После первого раза был уже не первый — а потом даже далеко не первый, но всё это пока что было не докторшиного ума дело. Меня охватил какой-то нездоровый азарт. С одной стороны, мне было интересно ткнуть её, всю из себя такую чистенькую, носом в дерьмо, с которым она никогда не сталкивалась, и мстительно сказать: "А вот теперь понюхай-ка это, подруга". Мне хотелось, как голимому извращенцу, который поджидает поздних прохожих и демонстрирует им своё хозяйство, словить кайф от выражения её лица. Когда она прочтёт вот это — и будет знать, что это не одна из её умных книг, и не кино по телевизору, а нехилая часть жизни, которую она никогда не видела и теперь уже вряд ли увидит. Наверное, самое обидное было в том, что я тоже могла родиться в таком же городе с цветущими каштанами и флюгерами на крышах, и никто не виноват, что всё сложилось иначе. Сейчас я ожидала какой-то реакции на то, что было в письме. Какой — я и сама толком не знала, потому что меня всё ещё словно разрывало пополам, как будто меня тянули в разные стороны. А с другой стороны, я понимала, что на её месте только идиот не будет жалеть о том, что написал бабе, которая выглядит явно отмороженной на всю башку. Да ведь мне-то должно было быть безразлично, что подумает про меня какая-то полукровка, свалившаяся мне на голову словно из параллельного мира. Должно было быть, разве нет?! Но не было.

Я сложила письмо пополам и медленно вышла на КПП. Закурив, я гуляла там одну сигарету, потом другую, потом прикурила было третью…

— Что тебе не спится-то? — раздалось из-за стекла. Я даже не видела, кто это сказал.

— Может, рапорт написать? — злобно просипела я.

Голос у меня всё-таки сел, но, если учесть, сколько сигарет я высадила за сегодня с этим письмом, то это не было неожиданностью.

— Ага. В стихах, — подтвердили из дежурки и довольно хрюкнули.

Я со злостью шваркнула бычок на чистый пол и выскочила на улицу — хотя злиться мне не стоило. Вопрос позволил мне выкатиться на улицу, минуя вопрос номер два и вопрос номер три. Сзади со звоном хряснула тяжёлая дверь. Теперь главное было успеть положить листок в дырку до того, как кому-нибудь приспичит выйти и составить мне компанию.

Хорошая была ночь, и звёзды светили так ярко, что, казалось, они капнут вниз, если взять, да и стукнуть кулаком по дереву или по дому. Я засунула письмо в дырку и, прикрывая огонёк зажигалки рукой, проверила, нет ли палева. Всё было ровно, никаких уголков не торчало, и можно было, не парясь, идти спать, сказав себе: "Ну, теперь что будет — то и будет".

Проблема была только в одном: кого попросить сочинить для меня хотя бы самый завалящий стих — либо каким боком сделать это самой, — только для того, чтоб как-нибудь взять да и оставить его на видном месте?

Вопрос упирался пока что только в стих — потому что докторша всё-таки ответила. Ответила, несмотря на то дерьмо, которое я вывалила ей разом, за один присест. Хотя, наверное, другого она от меня и не ожидала. Мне кажется, она испытывала ко мне что-то похожее на то, что испытывает ребёнок к раздавленному голубю или кошке: мерзко и неприятно, но почему-то интересно так, что он будет подходить всё ближе и ближе, буквально до тех пор, пока не ткнётся носом в разлагающийся труп. Мало того, следующим этапом он начнёт тыкать во всё это палкой, чтоб посмотреть, чем там, внутри, заняты мушиные личинки.

Наверное, из этой серии была и наша переписка.

Каждый день я, как неприкаянная, болталась по всему зданию, будто у меня на заду была мозоль — если мне, конечно, было нечего делать, — и сочиняла авансом следующее письмо. Мне уже стало наплевать, кем она меня считает — просто внутри становилось до ужаса хорошо, когда я вынимала из щёлки этот её очередной листок в фиолетовую клеточку.

Потому что я была ей интересна, хотя бы тогда, когда она думала обо мне или писала ответ. А это продолжалась уж точняк не меньше часа в день. Пусть даже она и думала обо мне наравне с каким-нибудь вскрытым морским ежом, заспиртованным в цилиндрической стеклянной банке — у нас были такие в школе, в кабинете биологии.