Ядвига Войцеховская - Крестики-Нолики

После мы не спеша доехали до той дыры, которая осталась без здания мэрии и без мэра. Берц шепталась о чём-то с толстым вице-мэром — оказалось, в этой заднице ещё был вице-мэр, — и пошла по дороге к нам.

— Госпожа Берц! — ишь ты, этот прохвост даже по имени её запомнил. Он катился следом, как колобок, и пищал.

— Что? — она тормознула так резко, что он чуть не влип ей в спину.

Раздался приглушённый разговор, толстяк привставал на цыпочки и даже подпрыгивал. Он был похож на резиновый мяч в этом своём тёмно-синем костюме, на котором так и хотелось нарисовать полоску — ну, такую, какая бывает у мячей.

— Согласовано… командование… в интересах… — мы не слышали и четверти того, что он говорил — все долетавшие до нас слова были как раз теми, которые только и можно услышать от такого жирдяя.

Она снова развернулась и пошла дальше, а он снова катился следом:

— Госпожа Берц, постойте… Госпожа Берц! — и снова пищал — чёрт подери, наверное, это только Берц можно было услыхать за километр, особенно когда она орала это своё "мухой, ну!". Она опять тормозила, а он что-то быстро втирал ей, но что, мы уже не слышали. Потом Берц всё-таки дошла до нас, и тут неожиданно выяснилось, что мы зависаем здесь ещё на неделю. Здорово. Просто зашибись. Мы с ненавистью наблюдали, как этот недоделанный вице-мэр вытирает платком лысину, точно солнце напекло ему макушку. Он отвёл нас в здание местной школы, мы повыкидывали парты из одного класса, и ночлег был готов. Вице-мэр промямлил "до свидания, девушки" и выкатился спиной вперёд, точно боялся получить на прощанье хорошего пинка под зад. Весь следующий день я валялась на матрасе, набитом соломой, и слушала дождь. Или сплетни про мэра, который убедил наше начальство и Берц побыть тут ещё несколько дней, чтоб внушить страх и почтение обывателям в этой дыре. Я засмеялась и повернулась на другой бок: слушать дождь было интереснее. Честно слово.

А на следующий день я сидела, и — я сама себе не верила — писала письмо. Просто так, докторше или нет… Я бы подумала об этом как-нибудь потом. А сейчас я подумала, что докторша подсадила-таки меня на это дело, как на дурь.

"Привет, док, — буквы получались неровные, потому что подложить было нечего. — Я обращаюсь на "ты", потому что я не стану отдавать тебе это письмо. А пишу я просто так, для себя. Сама не знаю, зачем. И тебя я использую просто как отмазку.

Ничего не хочешь послушать обо мне, а, док? Особенно, после того, как мы, считай, только что отправили на тот свет целый посёлок народу. Ма-а-аленький посёлочек, да. Давай, я напишу: мне это нравилось. Всегда. И сейчас тоже. Считай, я писаю кипятком, когда прислоняю к стенке кого-нибудь ещё. А потом кто-нибудь когда-нибудь прислонит к стенке меня — и, наверное, я тоже буду радоваться, как дебил. Мне просто надо было написать все эти слова — для того, чтоб понять, что я всё-таки не обосрусь и напишу их. Но тебе этот листок я не отдам. Наверное.

— Я никогда не смогу забыть, кто вы, — так ты сказала, да? Хрен с тобой, док, не забывай. Почему я, чёрт подери, должна обижаться на это?

Кто-то дуреет с водки, кто-то трескается, пока не отбросит копыта, а я дурею от этого. И давай больше не будем, а?

Хочешь, я лучше расскажу тебе что-нибудь ещё, поинтереснее трупов? Давай это будет история про игрушки. Я же не рассказывала тебе ещё историю с игрушками?

Так вот — у меня был на них бзик. И я до сих пор не могу объяснить себе, почему я не покупала всё, что угодно, если мне так уж хотелось? Мне кажется, что я просто боялась обломаться. Не потому, что у меня не было денег. Просто деньги могли резко иссякнуть, и оказалось бы, что мне вдруг не хватает на оплату квартиры, или газа — и вот это был бы реальный облом.

Мне много что хотелось: и пенал с цветными карандашами — хотя на кой чёрт мне нужен был пенал, если я никогда не рисовала? — и шарик с Сантой и оленями внутри… Чёрт подери, если я начну перечислять, то ты подумаешь, что я полный псих. Хотя, кажется, в этом плане мне нечего терять, а?

А кто ещё, кроме психа, мог вылезти из дыры, где было холодно всегда, прямо как в нашем сортире? Однажды я сказала Нику:

— Слушай, на кой шут мы платим за две хаты?

— Ну и что ты предлагаешь? — подозрительно спросил он.

— Например, ты мог бы переехать ко мне, — у меня реально была только одна идея, док, и всё.

— Нууу… ты же знаешь, — сказал он и почесал пятернёй макушку, не снимая шапки. — Проще будет, если ты переедешь ко мне, и вообще…

Он пожал плечами. Ник был ленивый, как чёрт, и, ко всему прочему, его хата стоила дешевле. В этом был резон. Но был и НЕрезон: он мог взбрыкнуть — и я оказалась бы на улице. Вот в этом и было "и вообще". Поэтому всё осталось, как есть. Я, наверное, ненавижу людей. Иногда мне кажется, что они годны только на то, чтоб к чертям собачьим делать с ними всё, что угодно… К себе я тоже не пускала никого — кроме холода, который выедал мне всю душу, я не хотела, чтоб до кучи мною ещё и пользовался какой-нибудь болван. В итоге я бы точно осталась без денег и с большим обломом в обнимку…"

За окном шёл дождь, в наших набитых сеном матрасах возилась иногда какая-то мелкая живность, пахло старой краской и мелом от школьной доски.

— Что-нибудь придумать надо? — Джонсон завалилась на соседний матрас. В руках у неё был свежий огурец, который она чистила своей выкидухой и по кусочкам отправляла в рот.

— Обойдусь как-нибудь, — буркнула я. Она подбросила нож, и он серебристой рыбкой взмыл вверх. Она хотела его поймать, но промахнулась. Нож, вибрируя, воткнулся в пол в сантиметре от её правой ноги.

— Твою дивизию! — без всякого выражения сказала она. В полу осталась еле заметная дырочка. — Слушай, тут реально тупеешь. Расслабляешься.

Это точно. Дождевая вода шелестела в желобах, жратву приносила тётка в цветастом фартуке, которая пугалась каждого шороха; видать, она думала, что мы просто ради удовольствия поставим её к стене, нарисуем на лбу кружок и будем соревноваться, кто быстрее разнесёт ей башку. Было так скучно, что хотелось вылезти на крышу и повыть. Впрочем, луны не было видно уже чёрт знает сколько дней.

А на следующий день я зачем-то опять писала.

"Привет, док, это снова я. Наверное, мне просто надо было проораться, ты же понимаешь. Не знаю, зачем я это делаю. Зачем я вообще перевожу бумагу, если всё равно не собираюсь отправлять эту писанину. Хотя лучше я поступлю, как всегда — не буду париться. Давай, я лучше напишу тебе про что-нибудь ещё. Например, про чудо. Я вспомнила про это, потому что в последнее время без конца вспоминаю Рождество и день рождения. С чего бы это, а, док? Как раз с тех самых пор, как я познакомилась с тобой. Вот странно, да? В эти праздники всё время ждёшь чуда, особенно в Рождество. Когда-то я любила Рождество. Это теперь мне, наверное, всё равно.