Лев Сокольников - Polska

Продуктом подсознательной деятельности матери был убогий узелок, и когда к вагону была подана польская "карета скорой помощи", то вместе с роженицей был принят и узелок "приданным" для младенца. Узелок приняла полька-медик, что находилась в экипаже.

Но в пути узелок исчез. Или его потеряли, или польская медицинская работница, будучи европейской женщиной, но всё же женщиной, могла проявить любопытство и поинтересоваться содержимым узелка. Когда она удовлетворила любопытство, то её польские представления о том, что необходимо новорождённому и что находилось в узелке — резко разошлись. В результате расхождения матушкиных и европейских стандартов на узелки с приданым для новорождённых, он мог прекратить существование простым манером: его выбросили.

Но! Европейские стандарты не учитывали одно: в каждую тряпочку, пусть и убогую, но чистую, женщина вкладывала частицу любви к не появившемуся ребёнку.

А польская медичка решила:

— В такое, во что собиралась русская роженица одевать младенца, по европейским меркам, нельзя заворачивать! Пусть это будут даже дети московитов, схизматов, но если он появляется на земле Польши, то облачать в рубище с первых дней его — грех!

Пани, милая пани, так ли это? Ошибаюсь? Если правильно толкую прошлые ваши действия, то пусть великой душе будет вечный мир и покой! Но мать осталась непреклонной и гневалась до конца дней своих:

— Как это не дозволить одевать "моего " ребёнка в "мои" одежды!?

Пани, что снимала мать с эшелона, приходила к ней в роддом с тортом и с поздравлениями, но мать на неё дулась за вольность в обращении с её вещами.

Когда совсем недавно попытался выяснить некоторые подробности тех дней (хватился!), то матушка, а милой старушке за 90, просто ответила:

— Не помню… — и посему всё, что я написал выше, и что напишу ниже, может оказаться сплошным вымыслом, литературой. Вот хотя бы такой: возможно, что польская женщина была медиком от Бога и мне думается, что, посещая русскую пани

в роддоме и вручая ей торт, она обязательно что-то говорила! Не могла она молчать, так не бывает при вручении торта!

Что могла сказать польская женщина-доктор русской роженице? Что сын пани отныне становится гражданином Польши? И это потому, что он родился на территории "Ржечи Посполитой?" В такое ужасное время? Была такая речь от польской акушерки? Была! Я верю в это твёрдо! Поняла мать что-нибудь из речи пани доктора? Ни слова! Никаких оправданий! Нет её убогого узелка — нет и прощения!

Братик, родившийся в польском городе Хелме, стал гражданином Польши…если бы выжил? Но об этом — позже.

Итак, наши пути разошлись: матушка проследовала в польский роддом, а нас повезли дальше. Панике нашего отца не было предела! Сейчас я его понимаю, а тогда я просто выл… Выл без эмоций и страхов, выл за компанию со старшей сестрой… Это был вой без понимания обстановки. Возможно, что и были у меня понятия, но они перекрывались страхом за мать: что с ней такое, куда её отправляют!? Это было страшнее всех прошлых налётов, как чужой, так и своей авиации одновременно. Страхи за мать во мне пребывали недолго, далее всё завертелось очень быстро: в Люблине, что был совсем недалеко от Хелма, отец попросил начальство освободить его от дальнейшего продвижения в Рейх по причине прибавления семейства.

Европа, кровожадная Европа, вечно "хищно и вожделенно смотрящая на восток, Европа!" На мой восток смотрящая Европа!! Сегодня снимаю кепку и склоняю лысину перед тобой! Почему у тебя такие стандарты, почему не меняешь их ни при каких обстоятельствах? Скажи, на кой ляд было выслушивать просьбы какого-то беглеца с востока, а тем более исполнять их? Его дети — его проблемы, так пусть он их решает сам! Тем более, что война пока что продолжается!

Враги выслушали отца и дозволили остаться в лагере. Европейцу легче умереть, чем отказаться от правил им же установленных: дальше Люблина нас не увезли. Перед помещением в лагерь всех загнали в большое помещение с высоким потолком и с небольшими окнами там же. Стены были выложены белыми гладкими плитками — так впервые увидел кафель. Народу было много, всем было предложено сдать вещи на санитарную обработку с простым и понятным нашим словом: "прожарка" Что собирался польский санитарный кордон "прожаривать в нашей одежонке было понятно и мне: вшей. "Прожарка" производилась в особых камерах и люди, из числа прибывших с востока и наслышанные о "камерах", тут же стали подозревать камеры не только в "жарке" вшей…

Тогда и познакомился с убеждением, что "вши заводятся от тоски", но они могут появиться у солдат и от долго пребывания в окопах. Откуда вошь может появиться в рубахе и кальсонах, если изначально чистого солдата посадить в окоп? Через какой срок появятся насекомые? Если испытуемые ни с кем из посторонних не имеют контакт? Вроде бы, по слухам, для выяснения истины со вшами ещё никто такого опыта с солдатами не устраивал.

Такому простаку и легковеру, как я, кажется, что при любой грязи, при любой длительности пребывания в грязи, вошь сама не заведётся! Если от тоски вши заводятся, то все законы биологии летят к чертям!

Я не тосковал тогда лишь потому, что ума на тоску у меня не хватало, не сидел и в окопе, но вши у меня были и такое "богатство" могло означать одно: вши у нас появлялись по третьей, пока ещё не установленной наукой, причине.

Помывка в обложенном кафелем помещении происходило нервно и быстро, все вроде бы и мылись, но боялись потерять близких, поэтому крик и гам в мойке стояли ужасные! Это было первое моё зрелище большого числа голых людей, и все они были почему-то одинаковые. А тут ещё пару напустили, и паника увеличилась! Но, скорее всего, просто забыл подробности помывки перед помещением в лагерь, и поэтому сочиняю. Но что помывка была быстрая нервная, все были в наготе и боялись потеряться — за эти тогдашние чувства ручаюсь!

Потом ожидали одежонку после "прожарки" в спецкамере: Европа не позволяла въезжать вшам с востока, убивала их. И опять была паника, но в этот раз лёгкая: каждый торопился найти своё "имущество".

А потом был лагерь, "stalag numer 6", недалеко от станции. На этом наше продвижение в глубь Европы или только начиналось, или закончилось: кто мог сказать наверное?

Лагерь был большой, бараков на восемь, и в каждом было много народу. Сколько — дано было знать "пану керовнику", коменданту лагеря. Пан керовник невысокого роста, но плотный мужчина лет сорока. Вроде бы из поляков. Мог ли поляк служить извечным и заклятым врагам — немцам?

Семейные хроники рассказывают, что на третий или второй день, нас решили переместить куда-то ещё. Где могла быть наша конечная точка в перемещениях — об этом, разумеется, никто отца не уведомлял. Надвигалось что-то ужасное, и отец запросился к пану керовнику на приём. Тот принял. Отец популярно объяснил господину начальнику своё положение с женой и детьми, и попросил пана керовника дать возможность хотя бы дождаться прибытия супруги во вверенный ему лагерь. Пан керовник не возражал случиться такой малости и мы затаились…