Лев Сокольников - Саркофаг

Но всё меняется: если мальчики моего времени мечтали о дополнительном обеде, то сегодня точно такие же мальчики рвутся к удовольствиям иного сорта. Разительное отличие: сегодня нет нужды искать удовольствия, сегодня удовольствия сами ищут жертвы, поджидают юных, слабых умишком граждан обеих полов на каждом шагу. Наконец-то в отечестве нашем наступили времена сплошных удовольствий! Прогресс в осуществлении желаний невообразимый.

Очень хотелось бы знать сущий пустяк: каков будет набор желаний и удовольствий у мальчиков и девочек, что придут в мир через десять лет? Двадцать? Сорок? Какие будут у них желания? Лично верю в то, что через десять лет и наркотики перестанут "удовлетворять насущные потребности молодёжи", и такая нехорошая моя вера рождает уверенность, что только новая война сможет остановить всеобщую погоню за удовольствиями. Только она, "родимая", способна вогнать душу в пятки любому, и заставить молиться куску любого подобия хлеба. Не хлебу, а только его подобию, "изобретённому" на тридцать процентов из отрубей, у которых истекли все мыслимые сроки годности. И чтобы мальчики видели, как из этих отрубей мать, с помощью старого сита, изгоняет личинок жука-хрущака. Видел шевелящиеся личинки, но и они были бы не в силах прогнать голод! Знал, из каких исходных "продуктов" делается "военный" хлеб, и всё же с нетерпением ждал, когда примитивная печь выдаст "хлеб". Ничто иное, а только война способна открыть глаза на истинные ценности. Это и есть основное и великое свойство любой войны.

Боже Милостивый! избавь меня от страшных мыслей об эвтаназии: может, ТЕ не так уж были неправы, когда всё больное и непригодное, удаляли из жизни? Нужен в этой жизни педераст-наркоман? С вирусом ВИЧ? Есть надежда, что педераст-наркоман всё же предаст проклятию "ошибки молодости", "встанет на путь исправления"? Исправившись — принесёт пользу отечеству во много раз большую, чем не "порченые" граждане? Нужно ли выпускать "на волю" с неуничтожимой никакими тюремными сроками программой в мозгу педофила-убийцу?

Не встретил я отца на станции. Такое было невозможно для меня потому, что хорошо станцию не знал. В самом-то деле, как было знать в каком эшелоне, в каком вагоне и когда отца привезут с войны? И прибудет ли он? Хотя, что могло помешать его прибытию домой? Не знал тогда ничего о "высокой политике" — столько же о ней знаю и сейчас.

Каким-то чужим отец вернулся! Он был совсем не таким, каким помнил его возвращений из поездок по "захваченным врагами стальным магистралям страны советов". Отец был свеж, бодр и усат! Защита отечества и "сведение счётов" со своими вчерашними работодателями пошла ему на пользу. Сегодня понял, что пребывание на "театре военных действий" сроком в неполный год в родном гаубичном полку, было для отца отдыхом от семьи. Возможно ли такое? Вполне! Думаю о вас ежечасно, милые мои дети и жена, но политрук говорит, что "без родины у каждого в отдельности не может быть ни жены, ни детей! Главная родина для каждого — это необъятная Россия… или советский союз! И без выбора!"

Отцов "отдых" от военных действий длился недолго: опять железная дорога. Всегда железная дорога! Она будет вечной нашей кормилицей. Куда без неё? Что ещё мог делать отец? Всё те же перевозки грузов, но теперь уже не вражеских, а родных, советских. Бесповоротно, до скончания веков! И таковые века "отцам командирам" виделись бесконечными, по длительности не меньшими, чем и "тысячелетний Рейх"

И опять осень, и снова дожди, и "моя борьба" с грязью по дороге в школу. Опять эта героическая дорога! И вот это, самое удивительное и необъяснимое: когда прекращался "сезон дождей" и "дорога борьбы" просыхала, то я напрочь забывал её недавнее поведение с моей ненадёжной обувью! Прощал ей непролазную осеннюю грязь по щиколотку по пути в школу. Бывало, что уровень грязи превышал "допустимый уровень" и такие участи дороги вызывали ненависть и тоску!

Дорога до школы имела три стадии: сухой, приличного слоя, тончайшего "помола", нежной и тёплой пыли: лето!

Летняя пыль почему-то не становилась грязью даже при сильных ливнях, но воздушная пыль с первыми осенними дождями очень быстро превращалась в непролазную грязь. Я не злился на осеннюю грязь потому, что знал: зима "закуёт" её до весны. Да и как можно ненавидеть мою грязную дорогу всего за одну осень!? Грязь только осенью, а в остальное время она прекрасна! Почему бы ей не простить подлости, кои она "не по злобе" учиняла со мной в осенние ненастные дни!?

Сделал открытие и могу сказать, почему на Руси нет хороших дорог: хорошая дорога — она всегда одинакова, в ней нет перемены, она скучна. Постоянна! Неизменна! а без перемен мы хиреем! Нам постоянно нужна борьба, и если таковая не предвидится, то такое бытие нам "горше смерти".

И 46 год прошёл в "борьбе по восстановлению разрушенного войной народного хозяйства страны советов". Всех касалась "борьба с последствиями войны", и только я один ничего об этом не знал потому, что не читал газет. Газеты и репродукторы-тарелки объясняли "советским" людям, куда и зачем им следует двигаться для "их же блага", но я газет не читал.

Как проходил год? Осень одного года плавно и незаметно перетекала в зиму. Зима была тем хороша, что не было за стенами осенней грязи, но грязь заменялась холодом. Приходила весна, за ней — благословенное лето, что пролетало "песней недопетой" — и снова осень! Унылая, грязная осень с единственной радостью, когда было чем истопить плиту. Зима заполнялась учёбой.

Первые учебные зимы были полураздетыми и в плохой обуви, но это было лучшее моё положение, чем в оккупацию. Отделить в памяти одну зиму от другой не могу, но хорошо помню день, когда в бедной школьной библиотеки получил сказки американца Джоэля Харриса. Книжку я "съел", нет, пожалуй, "проглотил" и запомнил настолько, что в лицах рассказывал девочке-ровеснице из другого класса нашей школы. Мы гуляли вечерами в тёмной липовой монастырской аллеи, и я рассказывал "Сказки дядюшки Римуса" в "своей редакции". Врал и сочинял безбожно! Но кто из нас не врёт, когда на него сходит вдохновение? И когда его слушает девочка?

Глава 10. "Вторая экспедиция"

Весна сорок седьмого года была жаркой и сухой. Пыльной. Пыль висела в воздухе и тогда, когда её никто не поднимал. За всё время после схода снега и до "критической точки в земледелии", когда уже никакой дождь не даст ничему уродиться, не выпало ни единого дождя. Самая мудрая часть населения монастыря вначале редко и тихо, но потом всё громче и смелее, заговорила о надвигающейся очередной, неизвестно какой по счёту, голодухе. Вечной и привычной, нашей любимой, укрепляющей и делающей нас сильными, голодухе! Нашей, российской голодухе! Привычной! Непреходящей! Она почитаема и уважаема нами, как и мать родная! Но были, как всегда, и утешительные моменты: