Лев Сокольников - Тётя Mina

А цыплята? Заберутся в дом через открытую дверь, стану их выгонять, так они обязательно что-нибудь разобьют! А мне — "баня" Тёткиного супруга видела редко и всегда пьяным. Сам чёрный, как цыган. Его в девятьсот пятом за еврея приняли и побили. Злой был, но как-то стал на меня посматривать иначе, ласкать начал, сулить платья, ботинки, а мне противно стало, я малого из люльки выхватила, да и выбежала из дома.

Бабушка, когда приезжала из города, внукам гостинцы привозила, и тут уж конца и пределу сюсюканью не было видно: олечки, серёжечки, мишечки, а я будто и не существую! "Нинка, шкура, задарма хлеб жрёт" — и тут же работу находит, а если что не так — и за косы оттаскает. И так мне надоели все эти окрики и побои, такая меня тоска взяла, что однажды спрашиваю соседку:

— Где проходит дорога в город? Хочу убежать домой.

Хорошие люди! Соседка рассказала тётке о моих намерениях, и тётка отправила меня дилижансом к матери. Осень уже стола на дворе, замёрзла я в дороге крепко: тётушка отправила меня в своих старых и рваных ботинках. Это было всё, что я заработала за лето. Мать поминала родную сестру недобрыми словами, но на этом всё и кончилось: что нам чужие слова? Ботинки дороже.

Мать работала прачкой при бане. Была у нас такая баня знаменитая, "именная" Бани назывались именами, или фамилиями, их владельцев. Наша городская баня называлась "Шиловской", Шилову она принадлежала. Прачечная находилась в подвале, темнота и сырость, и в такой парилке мать работала по двенадцать часов. Стирала господское бельё в каустической соде. В соседнем подвале нам дали каморку при кухне, где рабочие варили обед, и в этой подвальной каморке мы сидели безвылазно.

Каустическая сода разъедала руки матери до костей. Выстиранное бельё нужно было в громадных бельевых корзинах на санках вывезти на реку и прополоскать. Зима, мороз, а куда от работы деться? Когда она приходила в подвал, то страшно было смотреть на её опухшие и синие руки все в язвах. Дети, дети! Великий и могучий инстинкт материнства! Куда от него деться? Нас кормить нужно и на следующий день она снова погружала свои руки в каустик… Неграмотной, неспособной лгать и лицемерить, заискивать "перед сильными мира сего", остаётся только одно благородство души и каторжный, страшный труд".

Что делает бабка? Она идёт к заведующей прачечной и просит перевести на другую работу, в гладильню, "пока руки не заживут" Удивительная наивность: что, после того, как они "заживут", их снова можно в каустик запускать? Дайте, "люди добрые" передышку, а там можно и убивать меня?

Заведующая отказала бабке. Причина простая: бабка была до предела нищей, и ничем из своих заработанных грошей, не могла "задобрить" "хозяйку". О, Русь! Не обольщайся, не бейся и не обманывайся! Провозгласив сегодня "эру отказа от коррупции", ты, что очень сомнительно, и забудешь о ней, но тебе никогда не избавиться от родного лихоимства и взяток!

Бабку уволили и за двадцать четыре часа приказали убраться из занимаемой подвальной каморки.

И опять эти вечные поиски "крыши над головой"! Сколько существуют "россияне", столько они и заняты решением вопроса о "крыше над головой" Вначале "хоть бы какая", а потом — "найти получше" Многие так и не доживают до ступеньки с названием "найти получше"

"… пошла искать квартиру с искалеченными руками "ради Бога" Подруга пустила её в боковую комнату, на дворе зима стояла, как нас перетаскивать из подвала, когда мы все раздетые и разутые? Берёт мать одного, поменьше, укутает в тряпьё, посадит на санки, да и везёт. Так всех и перевезла"

А что мой "дедушка"? Он мне всё же родственник! Почему "нельзя о мёртвых плохо говорить"? Если в его теле сидела поганая и подлая душонка, то от моего молчания разве она лучше станет? Нет! А как всё же быть с душами "великих"? И о них следует говорить "только хорошее, или ничего?"

Глава 4.

Сомнения в вере.

"…батя был как самец, жил и работал у хозяев, там и питался. Являлся к матери на правах "мужа", справлял свои потребности самца и удалялся. А матери рожать приходилось, про аборты тогда и речи не было! Мне уже было лет десять, и прибавилось наше семейство на одну душу, родилась девочка. Слабенькая такая родилась, да и отчего ей было быть сильной и крепкой? Понимала мать, что не жилец сестричка в этом мире, и решила её окрестить. Нельзя иначе, поп некрещёную душу и отпевать не станет, правила такие в православии. Мать перехватила кое у кого деньжонок в долг на крестины, да по- быстрому обряд крещения и провели. Как положено у нас при крестинах, кум да кума должны быть, мать нашла таких всё и сделала. При совершении обряда кум задаёт матери резонный вопрос:

— А где же ваш супруг?

— Да уехал он! — а "супруг" вот он, появился! Кум и спрашивает:

— Вы только приехали? — дед мой или полный дурак был, или только самую малость с придурью, но ответил:

— А я никуда и не уезжал.

Дед был неплохим столяром. Тётушка повествует о том, как, проживая в одной из квартир, мать задолжала хозяину. Хозяин говорит деду:

— Даю вам материал, так вы мне буфет сделайте. Вот и будет расчёт за проживание вашей семьи — но далее изготовления каркаса буфета дед не ушёл. Каркас простоял половину года, бабка выговаривала "супругу" что-то о его "бесстыжих глазах", но от бабкиных слов буфет всё же не торопился появляться в свет. Его "рождение" произошло от рук другого столяра.

"…у нас и мебели никакой не было, ни единой табуретки "папаша" не сделал. Был всего-то один старый стол, да "допотопные" стулья. Железная кровать с тряпьём, но спали мы все на полу и мать с нами. Со стульев снимали сиденья, и они нам служили подставками под головы…"

Нет, нет, не дан мне дар медиума! Не могу я связаться с душой деда и сказать ему:

— Что же ты, сын суки, так подло и жестко обращался с моей бабкой!? Она же человеком была!

— Я породил и твою мать! Не сделай я такое, то и тебя бы не было в свете! — и все мои гневные претензии к предку теряют температуру. Как мне быть, какой позиции придерживаться? Подлец мой дед? Подлец! Но он дал жизнь моей матери…не один он "автор", мать выпустила в мир и бабка… Кому кланяться за подаренную жизнь мне, а кого предавать анафеме? Как не сказать лишнего?

Глава 5.

Освоение грамоты.

"…мать была умной женщиной. Много позже я поняла, что ум в университетах не приобретают, университет может только наполнить знанием, и только потом ум приступает к управлению полученными знаниями… Что без и чего не живёт, что впереди, а что сзади — этого я так и не поняла за прожитые годы.

Мать отдала меня учиться. Было настоящим мучением для меня: ходить в школу! Ботинки худые, пальтишко рванное, завтрак давать не из чего было. Да и не понимала я того, что всё в школе нужно "учить" Мне казалось, что одного хождения в школу вполне хватит. А перемены! Они были мучением: все что-то едят, бегают, а я сижу за партой, и меня дразнят все, кому не лень! Спрашивает учительница урок, а я ничего не знаю! Стыдно, а тут одноклассники ещё смеются! Опостылела мне эта школа вместе с учёбой, но в школе я что-то всё же узнала"