Алексей Мальцев - Призрачно всё...

— На пленке асистолия… Зрачки… Адреналин, соду, кальций, не спать, не спать!.. В подключичку!.. КПВ!

Как им не стыдно! Она — совсем раздетая, на ней ничего нет. Мужики столпились — налипли, как гвозди на магнит. Все лапают грудь, такую некрасивую… Такую невзрачную… Она сверху все видит.

Ах, это они непрямой массаж сердца делают. Во рту — трубка, какой-то щупленький паренек раздувает черный мячик… Это мешок Амбу. Это он так за нее дышит. Поскольку она ничего сделать уже не может сама. Разучилась за считанные секунды.

Кто-то ее тянет вверх. Сквозь потолок, сквозь все этажи. Странно: от ее пролета сквозь бетонные перекрытия ничто не сломалось, не разверзлось. Будто она из радиоволн состоит, а не из плоти и крови.

Она никогда не прыгала с парашютом, ощущение затяжного прыжка ей совершенно не знакомо. Тем более, когда несешься не вниз, а вверх. Наверху что-то трещало, затягивая ее ввысь. Внизу уже ничего не было видно из-за множества облаков.

— Дефибриллятор, быстро, — влетело в ее ухо. — Двести для начала. Всем отойти! Разряд!!!

Бабахнула молния, Акулина кувыркнулась через голову и помчалась вниз. Бабахнуло еще и еще. Снова потянуло куда-то вверх. Дергало в разные стороны, болтало, как дерьмо в проруби.

Наконец, она вынырнула из какой-то белой маслянистой жидкости. Даже не вынырнула, ее кто-то вытащил за шиворот. Вытащил и упорхнул в зеленую чащу неподалеку, она даже не успела заметить.

— Спасибо, Ханс, — прозвучало прямо перед ней. Зрение кое-как сфокусировалось и она вздрогнула: перед ней стояла… она сама. Акулина Доскина собственной персоной. Стояла, сверлила глазенками — кнопками и шипела: — Откуда ты взялась такая? Кто тебя вместо меня вставил? В мою постелю положил, бля? В мои трусы-рейтузы воткнул? Отвечай!

— Акули… Акуль… — начала сбивчиво шептать только что прилетевшая, но голос отказывался ей подчиняться: из горла вырывался непонятный хрип.

Акулина, стоявшая напротив, была одета в белое платье до пят. Ее русые волосы заплетены в косичку и тщательно уложены вокруг головы. В движениях чувствовалась уверенность, а в голосе сквозила обида и злость.

— Как ты умудрилась заместо меня дитя родить? Оно мое, кровинка моя, дитятко… Как Федро тебя не раскусил? Умеешь притворяться, сучка!

Неожиданно говорившая замолчала и стала пристально вглядываться в своего прилетевшего двойника. С двойником что-то происходило, и он сам чувствовал это.

— Так вот как ты мужа зовешь… Федро? Простенько и со вкусом. Акулина, я сейчас все объясню, — ответил двойник внезапно огрубевшим голосом. — Ты ни в чем не виновата. Это я по ошибке, не специально, вклинился в твое тело. Я прилетел из будущего…

— Что с тобой? Ты мужик, что ли? — запаниковала настоящая Акулина. — У тебя растет борода, господи! Ханс, кого ты принес? Я тебе разве этого заказывала? Посмотри!

Изместьев чувствовал, что меняется на глазах: с лица словно снимали многолетний гипс, кожа трескалась, волосы застилали лицо, лезли в рот, в нос и глаза. Пальцы рук и ног заныли: из фаланг полезли ногти, они крючились, загибались. Ощущения были совершенно незнакомые и не поддающиеся описанию.

— Так это ты меня сюда вытащила? — промычало жутковатое существо, в которое за считанные минуты превратился Изместьев. — Кто тебе позволил это сделать? Я понимаю, что поступил скверно, но ты не имела права. Как ты посмела?!

Боль и скрип во всех конечностях сделали свое дело: Аркадий разозлился на Акулину. Он медленно, насколько позволяло его теперешнее состояние, начал наступать на трясущуюся Доскину. Та в ужасе бросилась от него, но у нее ноги почему-то скользили по зеленой траве.

Шаги Изместьева были гораздо эффективней: он приближался к Акулине, злость на колхозницу клокотала в груди, он готов был ее разорвать. Хотя — за что? Даже если отбросить эмоции, они квиты: он вышиб ее из седла в родильном отделении, а она дотянулась до него на пороге его квартиры. Кви-ты! Но в тот момент волосато-бородатый вурдалак не хотел об этом думать. Он изо всех сил «гарабал» конечностями, догоняя несчастную женщину, лишившуюся детей, мужа и быта.

Акулина почувствовала его настрой, и не на шутку испугалась. Издавая пронзительные вопли, она пыталась ускользнуть от его крючковатых лап.

До Изместьева же время от времени доносилось неизвестно откуда:

— Разряд! Давай триста! Не бойся… Дышать, дышать! Как зрачки? Рефлексы? Продолжаем.

Акулина кричала достаточно громко. На травянистые поляны стали выходить тут и там люди в белом. Седовласые причесанные старцы были недовольны тем, что кто-то их побеспокоил в столь благостный час. К Акулине приблизилось странное существо, словно только что слетевшее с картин Ван Гога.

Они начали возбужденно шептаться о чем-то, на мгновенье потеряв при этом бдительность и темп передвижения. Изместьев не преминул воспользоваться замешательством и почти настиг беглецов, но в этот миг до него отчетливо донеслось откуда-то снизу:

— Все, последний раз, триста шестьдесят шарахнем и все. Разр-р-ряд!!!

Его звездануло так, что, показалось, вывернуло наизнанку. Именно изнанкой он полетел вниз, сквозь все мыслимые и немыслимые препятствия. Его вновь обступили шорохи и медицинская суета. Гортань вновь кто-то раздвинул чем-то холодным и острым. В легкие вдувалась смесь. Он жил.

— Есть синусовый ритм!

— Капаем, капаем, дышим! Активней, активней!

— Грудину с ребрами не сломали? А то она хрупкая такая…

— Если сломали, починим. Чай, оно не в первый раз!

— Вытащили, кажись…

Какая странная, иллюзорная двойственность! Словно с Савелия в одну из ночей удачно сняли копию. И — вдохнули в нее жизнь, как гелий из баллона — в шарик. И она, эта копия, начала жить в другом месте, другом времени, под другим именем. По другому чувствовать, двигаться. У нее другой темперамент.

Но весь парадокс кроется в том, что на двоих им оставили один мозг. Вся информация стекается в один компьютер. У этого компьютера вот-вот сгорит винчестер от немыслимой перегрузки.

Его забыли об этом предупредить, когда снимали копию. Если вовремя не вдохнуть или не воткнуть чего-нибудь «вышибающего», то можно от увиденного и услышанного съехать с рельсов, и потом уже никогда на них не встать. Не рассчитан жесткий диск на такой объем информации.

Один из двух Савелиев продолжал крутить роман со своей матерью, погружаясь в него, углубляясь все больше. Получая неописуемый кайф от новых ощущений. Кажется, он поборол все комплексы, преодолел все барьеры, которые могли возникнуть на данном пути. Кажется…

Они просто были любовниками, и позволяли себе все, что хотели. Даже самое немыслимое. Не стесняясь. Он и его мать. Ольга, Оленька, Олюшка… Самым странным было то, что она не переставала при этом быть его матерью. Иногда ворчала, хлопотала по дому, наставляла на путь истинный.