Алексей Слаповский - Победительница

По законам этого времени Владимир получил бы максимально возможное наказание: он не давал мне прохода, он меня просто терроризировал и шантажировал.

В частности, он угрожал самоубийством. Самоубийство, Володечка, это акт физического уничтожения самого себя. Случаи самоубийств были обычным явлением в то время, о котором я тебе рассказываю, потом было несколько всплесков в связи с историческими катаклизмами, в золотые пятидесятые самоубийств почти не было – люди практически избавились от болезней и старения, найдя к тому же способ передухотворения 34 34 Д. Лаврова имеет в виду широко распространенную в 50–70-х годах практику перемещения мозга человека в другие тела, в том числе искусственные. . Правда, сейчас люди опять стали... Но мы о прошлом.

Самоубийства были обычными еще и потому, что и убийства совершались каждый день в огромных количествах, но при этом в абсолютно обыденном порядке, поэтому смерть была заурядным явлением. Человечество, считавшее себя в начала 21-го века суперцивилизованным, в одних только дорожнотранспортных происшествиях уничтожало за год больше миллиона человек, а 50 (пятьдесят) миллионов получали ущерб здоровью или инвалидность. В России, правда, уровень смертности в те годы, о которых я пишу, заметно снизился за счет усилий правительства и государственных структур 35 35 Ошибка: в начале века смертность в России вдвое превышала среднемировой показатель. . Но как бы то ни было, представь, Володечка: больше миллиона человек в год под колесами! Чистое варварство.

Так вот, Владимир начал намекать, что ему незачем жить без моей взаимности. Он в это время, кстати, очень умело вник в нашу семью. Я сама была виновата. Мама постоянно меня спрашивала, есть ли у меня мальчик. В ее вопросах было неосознанное архаичное желание проверить ликвидность потомства, то есть мою, выяснить, есть ли на него, то есть на меня, спрос. Хотя при моих данных – кто бы сомневался! Хорошо еще, что она не торопила меня замуж по обычаю того времени – считалось, что чем раньше девушка заведет семью, тем лучше. Смешно сказать, после юных тридцати лет женщина считалась уже довольно поздней для брака; пятидесятилетние свежие стройницы середины века только расхохотались бы: для них пора семьи виделась не раньше шестидесяти.

Мама имела в виду мальчика приличного и скромного, она так и сказала. Я решила, что Владимир подходит на такую роль, и пригласила его в дом. Он всем понравился – и маме своей вежливостью, и брату Денису своим уважительным демократизмом по отношению к нему, и даже Ларе, которая тогда еще не уехала в Москву. Но она сказала:

– Будь осторожна, Диночка. Знаю я таких. Худой, долгоносый, смотреть не на что, а глазами насквозь прожигает. В таких смертельно влюбляются.

– Мне это не грозит, – успокоила я.

– И хорошо. Будущего у тебя с ним не будет. Он умный, но по-пустому умный, не конкретно. Чем занимается?

– Учимся вместе.

– Переводчиком будет? Для мужчины не профессия. Языки надо изучать дополнительно, а идти по другой дорожке. Дипломатия, бизнес, политика, мало ли.

Владимир, принятый семьей, решил, что он имеет право прийти без предварительного звонка мне и вообще без моего присутствия. В университете, спасибо хоть за это, он не демонстрировал, что мы близко знакомы, никогда не садился со мной в машину – возможно, из гордости, но дома, как тогда выражались, доставал по полной.

А я боялась быть категоричной.

Меня легко понять: к этому времени уже произошло несколько неприятных или просто смертельных случаев с людьми, влюблявшимися в меня, мне не хотелось думать, что это тенденция, что я какая-то роковая женщина. Я, Володечка, хоть и знала себе цену, но не любила думать о себе в превосходящей степени. Я стремилась к нормальной жизни, нормальной работе по интересу, нормальной семье, к тому, чтобы 36 36 Жить так, как живут люди (кит.). – без каких-то чрезвычайных амбиций. Поэтому тот повышенный интерес, который ко мне возник, напрягал меня. Я даже чуть было не отказалась от участия в конкурсе «Краса Саратова», где моего появления, конечно, ждали как самой интересной интриги мероприятия. Всем хотелось в реальности посмотреть на ту девушку, которую подло исчезли из конкурса прошлый раз. Это придавало всему особенный интерес и масштаб, поэтому, когда я сказала организаторам о нежелании участвовать, они позвали меня на конфиденциальный разговор и сообщили, что, независимо от результатов конкурса, готовы выплатить мне определенную сумму. Я отнеслась к этому как к гонорару за участие в театрализованном шоу и взяла деньги.

Проблемы с Владимиром в это время отодвинулись на второй план.

– Нет, в самом деле, – сказал он в очередной раз. – Зачем мне тянуть эту ерунду? Ты все равно выйдешь замуж за другого. И я все равно тогда спрыгну с десятого этажа. Лучше сейчас.

– Если ты спрыгнешь сейчас, я точно выйду за другого, – ответила я. – А так у тебя есть шанс.

– Неужели есть?

– Пожалуйста, перестань. Мне рано, я не собираюсь замуж. И как ты будешь содержать меня, наших детей, ты подумал?

– Если вопрос стоит так... – тут же загорелся Владимир.

– Нет. Вопрос так не стоит. Одна просьба: не прыгай хотя бы до конкурса.

– Если ты победишь, тогда мне точно конец, – понурился Владимир.

– Это даже подло, – попробовала я задеть его нравственную жилу. – Ты меня любишь, значит, должен желать мне хорошего.

– Я и желаю. Но это как раз – нехорошее.

– Почему?

– Сама знаешь.

Я очень не любила эту его манеру уходить от ответов. «Сама знаешь!» – говорил он с таким видом, будто только ребенок не понимает, что он имеет в виду. Подозреваю, что он и сам этого не понимал.

Дорогой Володечка! Что я всё о себе да о себе. С одной стороны, это понятно: я очень рано стала человеком, на которого все обращают внимание. Но мне хочется и о тебе рассказать.

Я помню ясней, чем если бы это было: когда я осталась одна с тобой, то вынуждена была и работать, и воспитывать тебя. Утром я просыпалась чуть свет, на сорок минут раньше тебя. Душ, приготовление завтрака. Потом бужу тебя. Ты просыпаешься легко и светло, улыбаешься, мы завтракаем, я даю тебе наставления, что делать после школы, они всегда одинаковые: сначала разогрей обед и съешь его, потом отдохни – погуляй во дворе или поспи, если захочется, потом сделай уроки. И не заметишь, как кончится день и приду я.

Я была спокойна до полудня, когда знала, что ты в школе, под присмотром, а потом меня начинало грызть беспокойство. Я представляла: вот ты едешь из школы (это хорошая школа, но она довольно далеко), вот входишь в пустую квартиру, один, разогреваешь обед, уныло ешь его – одному скучно сидеть за столом. Дальше начинались фантазии: ты выходишь из дома, на тебя нападают хулиганы, ты бродишь по улицам, где стремительно несутся автомобили, маленький мальчик в огромном городе. Я не находила себе места до вечера, мчалась домой, и лучшие моменты были в жизни: увидеть тебя целым и невредимым, увидеть, что ты радуешься мне. Но я обязана быть строгой, я же мама, я спрашиваю, как и что ты ел, проверяю уроки (честно говоря – формально, наскоро), потом ты играешь в свои компьютерные игры, а я работаю, я всегда беру работу на дом. Ровно в половине одиннадцатого, не позже, я укладываю тебя спать: надо учесть, что минут десять-пятнадцать нам надо поболтать, посекретничать, понежничать.