Сабир Мартышев - Дурная кровь (редакция 2003 г)

Я обжился в своей квартире, привык к каждому ее уголку и уже начал подумывать о ремонте. С началом учебного года у меня осталось совсем мало свободного времени, так как расклад дня по большей части принадлежал не мне, а обстоятельствам – с утра до середины дня шла учеба, а каждую третью ночь я проводил в конторе, работая сторожем. Ко всему прочему, львиную долю свободного времени отнимало выполнение домашних заданий. Непрестанно шла зубрежка анатомии и фармакологии, по биохимии я старался запомнить бесчисленное множество формул, а для гистологии пришлось раскопать в себе таланты художника, чтобы нарисовать различные формы живой материи: органоиды, клеточные элементы, кожу, органы чувств. Со временем такой распорядок перестал меня устраивать – хотелось ночевать у себя, иметь свободное время на руках, чтобы проводить его так, как мне хочется. Кроме того, я постоянно не высыпался. Ложиться рано удавалось не всегда, вставать же приходилось неизменно в семь утра, а иногда и раньше. Ночные дежурства в конторе меня особенно изматывали, поэтому восполнять хроническое недосыпание приходилось днем. Зачастую на лекциях.

Родители своим невмешательством в мою личную жизнь дали понять, что теперь я отвечаю сам за себя. Не «отрезанный ломоть», конечно, но больше и не «сыночек». Они редко появлялись у меня, предпочитая общаться либо на их территории, либо по телефону, установленному вне очереди на их деньги. Честно говоря, я даже не знал, как относиться к поведению родителей. Переехав жить отдельно, я боялся, что они начнут на расстоянии командовать мной, как это было пока я жил у них. Однако вместе с этим исчезла та незримая страховочная сетка, которая была постоянно натянута подо мной до сих пор. Да, я научился сносно готовить, стирать и даже, чудо из чудес, штопать, но порой мне не хватало ощущения, что о тебе кто-то заботится, печется. Как моя мама, например.

И все же я не собирался возвращаться к прежнему. Наверное, такова настоящая жизнь – ты вырываешься на свободу только для того, чтобы отчетливее понять ее призрачность.

Если и было что-то, что выбивало меня из этой рутины, так это Верочка. За прошедшие пару месяцев наши отношения с ней претерпели некоторые изменения.

Во-первых, они, так сказать, устаканились. Теперь мы встречались с ней довольно часто, хотя «встречались», наверное, не совсем подходящее слово. Совсем не так я представлял себе постоянные отношения с девушкой. Начать хотя бы с того, что я до сих пор не мог назвать ее «своей девушкой»; не знаю, как она меня называла про себя, но уж не «своим парнем», это точно. Кроме того, мы не ходили вместе к моим знакомым, а ее знакомых я и подавно не знал.

Во-вторых, я до сих пор не выяснил, где она живет – по какой-то причине Вера не хотела об этом говорить. Зато изредка, под моим большим давлением она оставляла номер телефона, по которому ее можно найти. Все было бы хорошо, если бы эти номера не менялись с завидной постоянностью. Мои звонки по ним редко приносили успех – либо на том конце никто не брал трубку, либо отвечали взрослые мужские голоса, после которых в голову лезли всякие дурные мысли.

В-третьих, Вера ухитрилась без моего ведома сделать ключи к моей квартире и теперь могла приходить и уходить по собственному желанию. Я не раз убеждался в этом, когда возвращался утром домой после сторожевой ночи, то есть моего дежурства, и находил ее спящей у меня в кровати. В таких случаях я тихо переодевался, завтракал и, поцеловав ее на прощанье, шел в институт, если это был не выходной. Я даже не спрашивал, как она умудрилась сделать дубликат ключей, если одна связка была постоянно при мне, а вторая находилась у родителей. В конце концов, к тому времени Вера проявила свой настоящий характер, и это было далеко не самым из ряда вон выходящим ее поступком. То есть, я надеялся, что она его уже проявила. Я ошибался.

– Мгм… слушаю, – сонно пробурчал я в трубку.

Выспаться мне сегодня не удалось, так как ночью в контору, где я дежурил, заявился шеф вместе с главбухом, и они пьянствовали до пяти утра – то ли их повыпирали из всех питейных заведений, то ли еще что, но поспать мне при них не удалось. Я накрывался одеялом с головой, включал радио, даже пытался считать овец. Ближе к утру начальство вызвало девочек, после чего, понятное дело, все попытки заснуть накрылись медным тазом. Закрывшись в отдельной комнате, я до самых занятий листал конспект по принципу «гляжу в книгу, а вижу экзотический фрукт». Затем отправился в институт, где семь часов скучных лекций про человеческие внутренности, расставили все точки над «i» – вернувшись домой, я тут же завалился спать.

Сейчас в комнате было темно – значит, наступил вечер.

– Ты дома? – радостно воскликнула Вера. – Отлично, никуда не уходи, я скоро буду.

– Постой, что ты?..

Но в трубке уже раздавались гудки. Я положил ее на место и присел на краешек кровати. Хотя голова все еще была как в тумане после сна, во мне стало зарождаться нехорошее предчувствие. Верочка обычно не звонит просто так – скорее всего, она что-то задумала.

Вздохнув, я встал и поплелся на кухню, чтобы подогреть себе чаю и сделать чего-нибудь поесть. Пребольно ударившись мизинцем ноги о дверной косяк, я выругался.

Менее чем через полчаса раздался звонок. Я открыл дверь и обомлел – передо мной была Вера, но как она изменилась! Хотя слово «женщина» для меня звучит несколько вульгарно по сравнению с «девушкой», именно оно пришло мне в голову, когда я увидел ее.

Куда исчезла девочка, к которой я успел привыкнуть? Передо мной стояла самая настоящая дама. Никаких джинсов, брюк, коротких юбок, блузок или дурацких свитеров. Сегодня на ней было строгое вечернее платье. Начиналось оно с небольшого воротничка-стоечки на шее, плотно облегало грудь, оставляя плечи открытыми, закрывало талию и заканчивалось у колен. Темный материал выгодно подчеркивал ее фигуру, придавал таинственности и женственности новой Вере. Так как платье было довольно узким на бедрах, сбоку предусматривался разрез, поднимающийся чуть ли не до пояса. Достаточно пару раз крутануться в таком наряде, чтобы окружающие увидели нижнее белье. Если оно, конечно, на ней есть.

Лицо Верочки тоже изменилось – оно стало более взрослым, а взгляд оценивающим и строгим. На лице был макияж, которым она нечасто пользовалась – веки и прилегающая область слегка оттенены розовыми тонами, наиболее заметными ближе к ресницам, после макияжа казавшимися намного длиннее. На губах переливался светло-розовый блеск, изящная линия бровей придавала выразительность ее лицу, на котором не осталось и намека на возбуждение, которое я слышал в ее голосе полчаса назад. Волосы забраны наверх и уложены в высокую прическу, открывающую ее нежную шею и подчеркивающую женственность. В ушах были сережки ниточки.