Сабир Мартышев - Дурная кровь (редакция 2003 г)

Она уже обулась, поднялась, и на ее глазах опять были слезы. Она по-прежнему смотрела куда-то в пол, в стену, только не на меня.

– Это ничего не меняет.

Мне хотелось умереть. Забыть себя, ее, всю эту историю, раствориться в эфире навсегда.

– Этот секс… Паша, пойми… даже не секс вовсе. Механизм, физиология – все только из-за крайней необходимости. Такой он для меня ничего не значит. Почему он значит что-то для тебя? Скажи, почему?

Мне было противно слушать Веру, но еще противней было быть собой – ведь это с моей подачи все завертелось. Хоть тест и был придуман Денисом, но именно я принял окончательное решение – не надо обманывать себя хотя бы в этом. Она пытается оправдать собственное бессилие жертвой во благое дело. Но никакого благого дела не было, и ее жертва оказалась никому не нужной. И в этом моя вина.

Меньше всего на свете я хотел открыться ей сейчас, рассказать о своих чувствах, о своей любви. Большего всего я хотел, чтобы она узнала правду. Но только не от меня, нет.

Вера еще какое-то время стояла, застыв в ожидании ответа. Не получив его, она вздохнула, накинула пальто и притянула меня к себе. Ее растекшаяся тушь размазалась по моим щекам, но в тот момент я чувствовал лишь ее горячие медовые губы. И еще сердце, колотившееся в ее груди.

– Я ухожу, – наконец, произнесла она.

– Куда?

– Не знаю. Мне нужно разобраться в себе, – шмыгнув носом, ответила она. – Мы с тобой слишком далеко зашли, Паша, и теперь даже я не знаю, что делать дальше. Я ведь тоже не рассчитывала, что все так затянется.

– Ты прощаешься со мной?

Теперь мне стало страшно по другой причине.

– Пока да, – впервые за этот вечер она счастливо улыбнулась, – но через какое-то время я вернусь. Дождись меня, обязательно дождись.

С этими словами она покинула мою квартиру. Несколько секунд я стоял на месте, пытаясь все переварить, но затем стряхнул оцепенение и выбежал на площадку.

Вера спускалась по лестнице и уже дошла до второго этажа. Я видел ее в лестничном пролете, освещенном тусклым светом лампочек на этажах. Она шла, глядя себе под ноги, ее плечи были опущены. Такой одинокой, такой уязвимой показалась она мне в этот момент. Услышав шум сверху, она подняла голову и, увидев меня, улыбнулась. Но лучше бы Вера плакала – на ее слезы было бы не так больно смотреть, как на эту вымученную, полную горечи улыбку.

И только из-за этой улыбки я пошел за ней. Мои ладони скользили по изрезанным перилам, а глаза были прикованы к Вере.

– Обещай, что ты еще придешь, – бросил я, спускаясь вниз, и мой голос эхом прошелся по всем этажам. – Даже если ты решишь бросить меня, все равно обещай, что придешь хотя бы сказать мне об этом.

– Хорошо, обещаю! – крикнула Вера и, ускорив шаг, выбежала из подъезда.

Когда я вышел на улицу, там уже никого не было. Снег рыхлыми хлопьями падал на землю, было темно, промозгло и холодно.

На следующий день я позвонил Алику. Он сказал, что Вера с ним уже связалась и мне не следует ни о чем волноваться. Я наплел ему какую-то историю и дал отбой. Чуть позже, когда я брал расчет в конторе, сам Андрей Юрьевич поинтересовался, чем вызван мой уход.

– Учебы много, не справляюсь, – ответил я, стараясь не смотреть на него.

Я не испытывал к нему сильной ненависти, как должен был бы, будучи рогоносцем. Возможно, потому что это мы с Верой воспользовались им. Возможно, потому что я до сих пор не мог поверить, будто он способен на изнасилование. Но работать и дальше в его конторе, где все произошло, я уже не мог.

«После всего этого я понял лишь одно. Если ты не готов играть в ее игры, то лучше не играй. Принимай в них участие, будь испытуемым, но не становись на ее место. Это слишком большая ответственность, и последствия могут быть самыми непредсказуемыми».

Отложив ручку, я откинулся и перечитал последнюю запись в дневнике. Прошло несколько дней с тех пор, как Вера ушла от меня. На этот раз я даже не пытался ее найти, так как знал, что она этого не хочет. Я немного успокоился, но это ничего не значило – боль потери мертвой хваткой вцепилась в меня и не желала отпускать. Меня терзали постоянные мысли о Вере, я вспоминал ее смех, ее глаза, ее тело. Без нее я чувствовал, будто мне вырезали сердце, оставив взамен глухую непреходящую боль.

Закончив читать, я выключил свет и улегся спать. Ночь за окном овладела городом, и в свете фонарей тихо падал снег. Я заснул, но даже во сне Вера не пришла ко мне.

Так потянулись долгие месяцы ожидания.

Глава семнадцатая

Новый год

Я в задумчивости стоял у окна, потягивая пиво из алюминиевой банки. Снаружи смеркалось, и в соседних домах все чаще зажигались огни. Я стоял один, в темноте.

Заканчивался ноябрь – уже две недели прошло в одиночестве, однако Вера так и не объявилась. Она даже ни разу не позвонила. Первые дни я искал спасение в своем дневнике, куда, словно последние увядшие листья, падали мои грустные мысли и воспоминания о ней. Но по прошествии первой недели весь самоанализ сошел на нет.

«Ничего нового. Достали занятия и постоянная зубрежка. По MTV крутят один и тот же отстой. Надоело готовить, надоело стирать, вообще все надоело. Может, переехать обратно к родителям?».

Или чуть позже с перерывом в три дня:

«Высыпаюсь до тошноты. С тех пор, как ушла Вера, и я уволился с работы, у меня появилась уйма свободного времени. Чем заняться? Медицина навевает на меня тоску, а общаться остается только с одногруппниками. Сегодня я опять сидел дома, вспоминал Веру и смотрел телевизор. Весь день тупо болит голова. Завтра нужно будет сходить к родителям, навестить их, а то еще обидятся на то, что я давно у них не был. Погода шепчет: «Займи, но выпей». И вправду, напиться, что ли?».

Сквозь щели в оконной раме в комнату проникал холодный сибирский ветер. Я, отхлебнул пива, подошел к комоду, который служил мне письменным столом, и включил настольную лампу. Полумрак рассеялся – я увидел перед собой раскрытый учебник по гистологии, пару незавершенных рисунков органов чувств, еще одну банку темного пива и пачку «Winston». Вытащив сигарету, я вернулся к окну. Не знаю, почему, но в последнее время я любил подолгу стоять у окна, наблюдая за тем, что происходит не в моей жизни.

«Такое ощущение, будто я теперь смотрю жизнь по черно-белому телевизору. Исчезла Вера, и вместе с ней пропали краски, потускнели цвета. Все окружающее имеет какой-то скучный серый оттенок.

Каждый новый день превращается в настоящее мучение. Я просыпаюсь с мыслями о Вере, я чищу зубы перед зеркалом, думая о ней, в троллейбусе меня заботит не предстоящая сессия, а то, где Вера сейчас, все ли с ней в порядке. На занятиях меня отвлекают от воспоминаний о ней, отчего я злюсь и становлюсь кандидатом на отчисление. Любая целующаяся парочка для меня словно пощечина. Оставшийся день и вечер я тоже думаю о ней, как, впрочем, и когда засыпаю. Но хуже всего в выходные».