Евгений Титаренко - Критическая температура

Нет, Милка просто не могла допустить, чтобы Клавдия Васильевна, эта пережившая свой век старуха, так чувствовала. Даже в прошлом! Даже когда-то! Не говоря уж о том, чтобы – теперь…

И все же это надо было признать. Тогда упоминание о школе, о недолгом замужестве, об одиночестве – все получало объяснение…

Но кому адресовались письма? На мгновение какая-то смутная догадка промелькнула в Милкиной голове. Однако не это было сейчас главным.

Вдруг припомнилась фраза из последнего письма: «Я стараюсь хорошо одеваться…» И еще отчетливее бросились в глаза монашеская юбка Клавдии Васильевны, узел жиденьких, бесцветных волос, неряшливо выбившиеся пряди…

Все стало смешным и немножко даже обидным. Как будто Клавдия Васильевна обманула Милку. Всех обманула. И себя тоже. Она просто выдумала эту притягательную, наполненную страстями жизнь. Выдумала ЕГО. И выдумала себя: пылкую, преданную, щедрую в чувствах, гордую, во всех отношениях красивую… И потому не вызывал протеста у Милки приглушенный, немножко нервный хохот, что вспыхивал то там, то здесь по классу.

А Клавдия Васильевна молча все писала и писала формулы органики, словно бы припала грудью к доске, и не решалась оглянуться. Вся съежившаяся, сухонькая. Вся чуточку по-стариковски неопрятная.

Что творилось в классе на большой перемене, Милка могла только представить себе, но сама в разговорах не участвовала, поскольку, едва отзвенел звонок и Клавдия Васильевна, подхватив журнал, направилась к выходу, в дверь с чьим-то «опросником» в руках вошел Неказич. Извинился перед химичкой, дождался, когда она уйдет, и показал «опросник» классу.

– Ребята, чья это анкета?.. Можно, конечно, не признаваться, – торопливо оговорился он. – Анкеты без подписей, по условиям опроса. Но…

Договорить он не успел. Из-за парты поднялся Стаська Миронов.

– Это моя анкета!

Добродушный Неказич даже растерялся немножко, пригладил пучки волос над ушами.

– Ну… Если ты не возражаешь… Пройдем на минуту в учительскую…

Стаська прошагал через класс и первым вышел за дверь.

Все это очень насторожило Милку. Хотя, если говорить откровенно, ее настораживал сегодня любой пустяк. Но только скрылся за дверью просторный пиджак Неказича, как она, воспользовавшись неразберихой, что сразу же охватила класс, выскользнула в коридор почти одновременно с историком.

Еще не думая, зачем ей это, решила, что найдет причину и, когда Стаська будет в учительской, – проникнет следом. Но известный путаник Неказич повел Стаську Миронова не в учительскую, а в кабинет завуча. Это упрощало задачу. Кабинет находился почти у выхода, рядом с раздевалкой, то есть в самом оживленном месте, и по этой причине, наверное, всегда пустовал. Дверь его, сколько помнит Милка, с утра до вечера была открытой, и стоило прихлопнуть ее, как через секунду она опять отходила. Люди посвященные привыкли к этому, а новички по сто раз мучительно закрывали ее за собой. И, чтобы слышать происходящее в кабинете, достаточно было пройти в раздевалку, снять свое пальто и поочередно выворачивать карманы, отыскивая пропавший, скажем, рубль, которого у тебя никогда не было. Пользовались этим довольно часто все без исключения, и потому угрызений совести никто не испытывал.

Правда, Милка подумала, что шпионит за Стаськой уже второй раз. Но ее оправдывало беспокойство, что мучило с самого утра.

Уборщица тетя Галя, которая всегда дежурила в раздевалке, меланхоличная, на редкость полногрудая и белокожая в пятьдесят с лишним лет, прекрасно знала, отчего вдруг теряются в карманах пальто рубли, и смотрела на озабоченных искателей сквозь пальцы.

В кабинете завуча историка и Стаську поджидал московский диссертант. Лет ему было от силы двадцать пять. Но ходил он, подражая стереотипным киношным профессорам, сгорбившись и словно бы не замечая никого в ученой своей рассеянности. Благодаря этому да еще благодаря козлиной бородке на круглом, гладком лице почтения среди учащихся двенадцатой школы мужская половина научной группы не вызывала.

– Видишь ли, Станислав… – услышала Милка скрипучий голос Неказича. – Если хочешь, садись!

– Я постою, – сказал Стаська.

– М-м.. – протянул Неказич, колеблясь по неизвестной причине. – Вот в этой стопке точно такие же анкеты, которые товарищи из Москвы раздавали вам раньше. Можешь ты найти здесь свою?

Зашелестела бумага.

– Вот, – сказал Стаська.

– Ну, видишь! – обрадовался Неказич. – Здесь ты писал совсем другое, чем сегодня! Может, ты пошутил? А то, видишь ли, твои ответы снижают им положительный процент… Э-э… Ну, диссертации должны быть объективны, понимаешь?.. – Неказич опять замялся, сам, видимо, толком не зная, что такое «снижает» «опросник» Стаськи Миронова. – Ну, вообще говоря, ответы твои, конечно, оригинальны. Пошутил, да?

– Не пошутил, а стал понимать все, как надо, – ответил Стаська.

– То есть переосмыслил все свои взгляды? – уточнил Неказич.

– Да, – сказал Стаська.

– За такой короткий срок?

– А я не знаю: короткий это срок или длинный, – огрызнулся Стаська.

– Ну, посмотри. Какое качество в себе и людях ты считаешь преобладающим? Ты пишешь: «Эгоизм». Значит, ты эгоист?

– Да, – сказал Стаська.

– Еще. Как ты относишься к окружающим? Ты пишешь: «Главным образом с презрением». Чего тебе не хватает для того, чтобы чувствовать себя абсолютно счастливым? Ты пишешь: «Порядочности в людях не хватает».

Милка поняла, что никакого отношения к ее бедам Стаськин вызов не имеет. Анкета была его очередной глупой выходкой. Поправив для видимости на вешалке свое пальто, Милка вышла из раздевалки.

В класс она возвращалась нехотя, и Стаська обогнал ее в коридоре. Милка окликнула его:

– Что это ты написал там?

– Где?

– Я была в раздевалке, – сказала Милка.

– А-а… – Стаська поглядел в сторону. – Написал, как думаю. Врать не умею.

– Что ж ты, презираешь всех?

– Не всех, – возразил Стаська. – Но большинство. Зачем меня спрашивать, как я отношусь к людям? Люди разные, и я к ним – по-разному. Есть хорошие. Но и сволочей много. И я не собираюсь радоваться по этому поводу. Мне жить с ними, хочешь не хочешь…

Милка неприязненно, зябко поежилась. Все-таки негодяй Стаська, действительно эгоист, причем законченный. Как полено…

– О тебе Инга беспокоилась, – ни с того ни с сего сообщила Милка, вспомнив, что Сурина тоже заглядывала в раздевалку, когда она исследовала там свое пальто.

– Знаешь что… Вон идет… – Стаська показал головой за спину, откуда приближался к ним Юрка, будто видел затылком. – А в мои дела не лезь. Я в твои не лезу. – И, круто повернувшись, он зашагал прочь.

Милка могла бы многое понять, но предательства… Откровенного, подлого, не по-мужски мелочного… Почему он так разговаривает?!