Грэм Грин - Брайтонский леденец

– Ты же знаешь, я в рот не беру спиртного.

– Все равно на свадьбе придется. Где это слыхано, чтобы свадьба без попойки?

По берегу, согнувшись, медленно брел старик; он переворачивал камни, отыскивая среди сухих водорослей окурки и объедки. Чайки, до его приближения как свечи стоявшие у самой воды, поднялись и с криками улетели под мол. Старик подобрал какой-то башмак и сунул его в мешок; одна чайка слетела с набережной, в темноте она пронеслась между железными сваями Дворцового мола, белая и стремительная, полустервятник, полуголубь… В конце концов, человек ведь должен когда-то все познать…

– Ладно. Поеду, – согласился Малыш.

– Лучший кабак на пути отсюда в Лондон, – подзадоривал его Дэллоу.

Они выехали на шоссе в своем старом «моррисе».

– Люблю кутнуть за городом, – сказал Дэллоу. Был тот час, когда зажигаются фонари, но полная темнота еще не наступила, и в сероватых сумерках свет автомобильных фар казался таким же слабым и ненужным, как свет ночника в детской. Рекламные плакаты тянулись вдоль автострады; дачные домики, заброшенная ферма, густая, засыпанная мелом трава у повалившейся ограды, ветряная мельница с огромными растопыренными крыльями – там можно выпить чаю или лимонаду.

– Бедному старику Спайсеру по душе бы пришлась такая езда, – вздохнул Кьюбит.

Малыш сидел рядом с Дэллоу, который вел машину, а Кьюбит поместился сзади на откидном сиденье. В зеркальце водителя Малышу было видно, как он слегка подпрыгивал вверх и вниз на сломанных пружинах.

«Червонная дама», залитая потоками света, находилась сразу за бензоколонкой. Ресторан когда-то перестроили из амбара тюдоровских времен, старая планировка двора определила расположение главного зала и баров, на месте бывшего загона для скота был устроен плавательный бассейн.

– Зря мы не захватили с собой каких-нибудь девочек, – пожалел Дэллоу, – в этом притоне их невозможно подцепить. Тут все уж очень шикарное.

– Зайдем-ка в бар, – предложил Кьюбит и пошел вперед. На пороге он остановился и мотнул головой в сторону девушки, одиноко сидевшей со стаканом в руке у длинной хромированной стойки под старыми стропилами.

– Надо бы сказать ей пару слов, Пинки. Знаешь, что-нибудь вроде того, что он был мировой парень, мы, дескать, сочувствуем твоему горю.

– О чем это ты болтаешь?

– Это девушка Спайсера, – объяснил Кьюбит.

Стоя в дверях. Малыш неохотно оглядел девушку: волосы светлые, как серебро, высокий чистый лоб, аккуратный маленький зад, обрисовывающийся на высоком табурете; одинокая со своим стаканом и своим горем.

– Как дела, Сильвия? – спросил Кьюбит.

– Кошмарно.

– Вот ужас! Хороший он был парень. Лучше не найти.

– Ты ведь был там? – повернулась она к Дэллоу.

– Билли давно следовало починить эти перила… – сказал Дэллоу. – Познакомься с Пинки, Сильвия, он самый главный в нашей шайке.

– И вы тоже там были?

– Его там не было, – ответил Дэллоу.

– Хотите еще выпить? – спросил Малыш.

Сильвия осушила свой стакан.

– Ничего не имею против. Коктейль «мотоцикл».

– Два виски, один «мотоцикл», один грейпфрутовый сок.

– Как? – удивилась Сильвия. – Вы что, не пьете?

– Нет.

– Могу поспорить, вы и с девочками не водитесь.

– Убила ты его, Сильвия, – захохотал Кьюбит, – с первого выстрела.

– Обожаю таких мужчин, – продолжала Сильвия, – по-моему, так чудесно быть стойким. Спайси всегда говорил, что вы когда-нибудь развернетесь… а потом… ох, черт, как чудесно! – Она хотела поставить стакан, но, не рассчитав, пролила свой коктейль. – Я не пьяная, – попыталась она оправдаться, – я просто расстроена из-за бедного Спайси.

– Давай выпей, Пинки, – убеждал Дэллоу, – это тебя встряхнет… Пинки тоже расстроен, – объяснил он Сильвии.

В дансинге оркестр играл:

– Выпейте, – предложила Сильвия. – Я была страшно расстроена. Вы же видите – я плакала. Посмотрите, во что у меня превратились глаза… Господи, я еле-еле отважилась показаться сюда. Теперь мне понятно, почему люди идут в монастырь.

Музыка ломала сопротивление Малыша; с ужасом и любопытством он наблюдал за подругой Спайсера – она-то знала толк в игре. Он покачал головой, безмолвный в своей ущемленной гордости. Он знал, в чем его сила – он был главарем; тщеславию его не было пределов, он не мог допустить, чтобы люди, более опытные, чем он сам, сделали из него посмешище… сравнили его со Спайсером и обнаружили, что он еще не… Он страдальчески отвел глаза, а музыка все завывала свое «а днем мечтаю, чтоб забыла» – о той игре, которую все они знали несравненно лучше, чем он.

– Спайси был уверен, что вы никогда не заведете себе девочку, так он мне говорил, – продолжала Сильвия.

– Мало ли чего Спайси не знал.

– Вы ужасно молодой и такой уже знаменитый.

– Лучше нам с тобой уйти, – предложил Кьюбит, обращаясь к Дэллоу. – Кажется, мы тут лишние. Пойдем-ка поглазеем, как там купаются красотки.

Они вышли, тяжело ступая.

– Дэлли всегда замечает, когда мне нравится какой-нибудь мальчик, – сказала Сильвия.

– Кто это – Дэлли?

– Глупенький, да это ваш дружок, мистер Дэллоу. Вы танцуете?… Подумать только, я даже не знаю вашего настоящего имени!

Он наблюдал за ней с робким вожделением. Она раньше была любовницей Спайсера, это ее голос пронзительно звучал по телефонным проводам, назначая свиданья, от нее Спайсер получал таинственные письма в розовых конвертах, адресованные лично ему; даже у Спайсера было что-то такое, чем он мог гордиться, чем мог похвастать перед приятелями – «моя девушка». Он вспомнил, что в пансион Билли иногда присылали цветы с запиской «от разбитого сердца». Он был заворожен ее непостоянством. Она никому не принадлежала, не то что какой-нибудь стол или стул. Он потянулся к ее стакану, попутно обняв ее рукой и неловко сжав ей грудь. Затем медленно проговорил:

– На днях я собираюсь жениться.

Он сказал это так, как будто тоже сделал ставку в этой игре в непостоянство; он не хотел спасовать перед, видавшей виды, девушкой. Подняв ее стакан, он выпил его; сладкий напиток заструился у него в горле, первый раз в жизни алкоголь обжег его небо, ему стало противно. И люди называют это удовольствием, это и еще те забавы. С каким-то ужасом он положил ей руку на бедро… Роз и он… через двое суток после того, как Друитт все уладит, одни, бог знает под какой крышей… а потом, что потом? Он знал, как обычно ведут себя в таких случаях, подобно человеку, который знает законы артиллерийской стрельбы по чертежам, сделанным мелом на доске, но связать эти знания с практикой, с разрушенными деревнями и разорванными на клочки женщинами – для этого требовались крепкие нервы. Его собственные нервы онемели от отвращения – он не хотел ничьих прикосновений, никаких приступов откровенности, он воздерживался от близости как можно дольше, хотя и шел уже по острию ножа.