Грэм Грин - Капитан и Враг

– Но вы ведь не заплатили за наш обед, правда?

– Побойся бога, малыш. Я же расписался на счете. Чего ты еще от меня хочешь?

– И ваша фамилия действительно Виктор?

– Ну, иногда такая, иногда другая. Не очень-то это весело, верно, от рождения и до смерти ходить под одной фамилией. Взять хотя бы Бэкстер. Не скажу, чтоб это была красивая фамилия. А ты ведь носишь ее уже немало лет, верно?

– Двенадцать.

– Слишком долго. Мы придумаем тебе в поезде что-нибудь получше. Да и Виктор мне тоже не нравится, если уж на то пошло.

– Но вас-то как мне звать?

– Зови меня просто Капитан – впредь до дальнейших указаний. Возможно, со временем мне захочется, чтобы ты звал меня «Полковник», а то и «папа» – это тоже может оказаться полезным при определенных обстоятельствах. Хотя по мне, так лучше этого избегать. Я тебе скажу, когда что требуется, но думаю, ты скоро сам все раскумекаешь. Я вижу, ты мальчишка смышленый.

Мы вошли в вокзал, и Капитан безо всякого труда выложил деньги на мой билет – «Один неполный третьего класса до Юстон-стейшн». В купе мы оказались одни. И это придало мне мужества сказать ему:

– А я думал, у вас нет денег.

– С чего это ты взял?

– Ну, ведь после того нашего обеда вы только подписали какую-то бумажку, да и потом, у вас, похоже, не хватило денег, чтобы рассчитаться в «Швейцарском коттедже».

– Ха, – сказал он, – тебе придется еще и этому научиться. Деньги-то у меня есть, но я люблю приберегать их на необходимости.

Капитан пристроился в уголке и закурил. Дважды он посматривал на часы. Поезд шел очень медленно, и всякий раз, когда он подходил к станции, я чувствовал, как напрягался человек, сидевший напротив меня у окна. Сухопарый и смуглый, Капитан походил на пружину, которая ударила меня по пальцам, когда я однажды разбирал на части старые часы. В Уилсдене я спросил его:

– Вы чего-то боитесь?

– Боюсь? – переспросил он меня с таким озадаченным видом, точно я употребил слово, которое ему придется искать в словаре.

– Вам страшно, – перевел я ему.

– Мне никогда не бывает страшно, малыш, – сказал он. – Просто я настороже, а это немного другое.

– Да.

Будучи амаликитянином, я понимал разницу, и у меня возникло впечатление, что я, пожалуй, начинаю понемногу узнавать Капитана.

На Юстон-стейшн мы взяли такси и ехали, как мне показалось, очень долго – тогда я не мог еще определить, двигались ли мы на восток или на запад, на север или на юг. Я мог лишь предполагать, что поездка на такси принадлежала к числу тех необходимостей, на которые Капитан придерживал деньги. Тем не менее я был немало удивлен, когда, прибыв к месту назначения – одному из домов, стоявших полукругом на пыльной площади, где громоздились неубранные бачки с отбросами, – Капитан дождался, чтобы такси отъехало, проводил его взглядом, пока оно не исчезло из виду, а уж затем двинулся со мной в долгий путь назад, по той дороге по которой мы только что ехали. Должно быть, несмотря на мое молчание и покорность, он почувствовал, что я озадачен, и ответил, хотя и неудовлетворительно, на мой невысказанный вопрос.

– Ходьба полезна для нас обоих, – заявил он. И добавил: – Я всегда хожу пешком, как только представляется возможность.

Мне оставалось лишь принять его объяснение, но то, с какой готовностью я с ним согласился, видимо, беспокоило Капитана, либо в процессе ходьбы, сворачивая то направо, то налево, он время от времени нарушал молчание с явным намерением завести разговор.

Он сказал:

– Ты, наверное, не помнишь своей мамы?

– О, нет, помню, но она, знаете, умерла ужасно давно.

– Да, это верно. Твой отец говорил мне… – Но он так и не сказал, что же говорил ему мой отец.

Мы молча прошли по крайней мере еще с четверть мили, затем он снова заговорил:

– А ты скучаешь по ней?

Дети, по-моему, лгут обычно из страха, а в вопросе Капитана не было ничего такого, что могло бы меня испугать.

– В общем, нет, – сказал я.

Он как-то хрюкнул, что при моем ограниченном жизненном опыте я воспринял как порицание – или, быть может разочарование. Звук наших шагов по камням тротуара отмечал продолжительность нашего молчания.

– Надеюсь, ты не из трудных, – сказал он наконец.

– Трудных?

– То есть я надеюсь, что ты вполне нормальный мальчик. Она огорчится, если ты выходишь за рамки нормы.

– Не понимаю.

– Я считаю, что нормальный мальчик скучал бы по маме.

– Я же толком и не знал ее, – сказал я. – Мало было для этого времени.

Он издал глубокий вздох.

– Надеюсь, ты подойдешь, – сказал он. – От всей души надеюсь, что подойдешь.

Какое-то время он снова шагал молча, погруженный в свои мысли, затем спросил меня:

– Ты не устал?

– Нет, – сказал я, но сказал только, чтобы угодить ему; _на самом-то деле_ я устал. Мне очень хотелось бы знать, сколько еще нам предстояло идти.

Капитан сказал:

– Она замечательная женщина. Ты это поймешь, как только увидишь ее, если ты хоть сколько-нибудь разбираешься в женщинах… но откуда тебе разбираться, в твои-то годы? Ты, конечно, должен быть с ней терпелив. Делать скидки. Она ведь столько натерпелась.

Слово «натерпелась» в ту пору было связано у меня с представлением о чернильных пятнах, которые обычно испещряли мое лицо, да и тогда его украшали (Капитан в противоположность директору школы не замечал подобных вещей), явно свидетельствуя о том, что я амаликитянин, то есть отщепенец.

Причина, по которой я стал в школе отщепенцем, была не вполне ясна – возможно, это объяснялось тем, что школьники узнали мое имя, но думается, это было связано также с моей тетей и ее сандвичами, с тем, что она ни разу не сводила меня в ресторан, как это делали другие родители, когда приезжали повидаться с детьми. Кто-то, наверно, углядел, как мы сидели на берегу канала и ели сандвичи, запивая их даже не оранжадом или кока-колой, а горячим молоком из термоса. Молоком! Кто-то, безусловно, углядел, что это было молоко. А молоко – оно же для младенцев.

– Тебе понятно, что я хочу сказать?

Я, конечно, кивнул – а что еще я мог сделать? Возможно, эта неизвестная мне женщина тоже окажется амаликитянкой, если она в самом деле столько натерпелась. В моем «жилище» было еще три амаликитянина, однако мы почему-то никогда не объединялись для защиты: каждый ненавидел троих других за то, что они – амаликитяне. Амаликитянин, как я начал понимать, – это всегда одиночка.

Капитан сказал:

– Дойдем до конца улицы и повернем назад.

Приходится быть осторожным. – И когда мы повернули, он заметил: – Я выиграл тебя в честной игре.

Я понятия не имел, что он хотел этим сказать. А он добавил:

– Ни один человек, если он в своем уме, и пытаться не станет плутовать с твоим отцом. Да и вообще в трик-траке нелегко сплутовать. Так что твой отец проиграл тебя в честной игре.