Людмила Синицына - Кривой четверг

Света потом часто вспоминала их. По сравнению с этими пьянчужками её родители тогда выглядели вполне благополучными. Ну, зашли выпить по кружечке... А теперь? Не так много времени прошло, а Света вполне может представить на месте той женщины свою мать. И, сравнивая их, Света не может не думать, отчего спился тот «певец». «Нет! — думает Света, — был бы настоящий голос, не спился бы. Он почувствовал, что не дотягивает, и пошел туда, где легче. Чтобы потом можно было сказать: «Такой голос был — вот она споила». Это он, конечно, не сознавал, когда делал, но все-таки сделал выбор такой, когда можно другого обвинить в своем падении».

Как-то Света решилась и заговорила с Флорой Яковлевной о том, почему же все-таки пьют люди, почему на них не действуют слова убеждения о вреде пьянства, вид других опустившихся людей. Ведь это же страшно!

«Трудно ответить, — вздохнула Флора Яковлевна. — А воруют, когда знают, что за это их ждет тюрьма? Не думают так, не могут увидеть себя со стороны. К тому же постепенно все происходит. Вот у твоих родителей, например. Отец из деревни приехал. Там для него все было привычное, все знакомое. Здесь — иной уклад жизни. Чтобы город духовно наполнил человека, для этого надо быть подготовленным. Я говорю о музеях, театрах, филармонии. Здесь надо над собой работать, учить себя постоянно. А водка — она сразу дает ощущение яркой, наполненной жизни. Доступно и сначала безопасно. Но это обман. А за обман всегда приходится чем-то платить».

Разумеется, про отца и мать смешно говорить, что они «не дотянули». До чего им дотягивать? Планка стояла на самой нижней отметке. И все-таки, значит, и перед ними стоял какой-то выбор. У каждой развилки своего жизненного пути они сворачивали все более круто туда, где их тащило и бросало об камни течение. Но легче, конечно, обвинить в ошибках не себя, а другого.

Чувствуя, как после некоторого затишья в пьяных разговорах назревает очередной скандал, Света торопилась заснуть, чтобы не слышать, не видеть ничего, — а вдруг это поможет ссора пройдет, как туча, стороной?

Горные вершины спят во тьме ночной,

Тихие долины полны свежей мглой, —

повторяла она, чтобы успокоиться, призывая сон.

Но страх настигал ее и во сне. Она все пряталась от кого-то или чего-то темного, неясного, смутного, а от этого ещё более страшного, бежала по бесконечным пустым улицам, где почему-то никто не мог прийти на помощь, и она с отчаянием понимала это и снова бежала куда-то, где ее могут спасти. А ноги не слушались, как ватные ступали по земле, и она молила: «Скорее, скорее!» — чувствуя, как это огромное, тёмное, с неясным лицом догоняет ее... и просыпалась. Сердце глухо билось, дыхание перехватывало. Она надевала платье и снова ложилась, стараясь не слушать, как в соседней комнате раздаются короткие, глухие выкрики, звенят упавшие на пол ложки, слышится невнятное мычание. И Свете начинало и, что там, в соседней комнате, вовсе и не ее родители, а кто-то совсем другой. Будто два оборотня творят непонятные нечеловеческие дела. Она вдруг боялась пошевелиться, чтобы не привлечь к себе их внимания, и, бросая осторожные взгляды на будильник, повторяла, как заклинание: «Скорее бы утро, скорее бы рассвет!» — пока незаметно не засыпала снова.

Наступало утро, и ночные страхи становились глупыми и наивными. Родители с помятыми, как грязное белье, лицами садились за стол пить жидкий чай. Они были немногословны и отводили мутные глаза в сторону, стараясь не встречаться взглядами друг с другом. Сознавая свою правоту, Света внутренне торжествовала и сердито выговаривала им за вчерашнее.

«Ну хватит, хватит гоготать! — отмахивался неуверенно отец и добавлял, скорее, для порядка: — Не твоего ума дело!»

Правда, когда Света доходила до того, что их надо отправлять лечиться, они оба искренне возмущались: «Да мы же не пьяницы какие-нибудь, на улицах не валяемся!»

«Нет, вы подумайте! Они не пьяницы... А кто же тогда пьяница? Ну скажите, кто тогда пьяница... Чуть ли не каждый вечер…» — «Это где же каждый вечер?» — «Вам что, по календарю отмечать?»

Света и самом деле взялась отмечать. Черным обводила те дни, когда они пили, черным с крестом — когда при этом дрались или ссорились, а красным — дни, когда они были трезвые. И в месяце таких дней набиралось не очень много. Когда Света показала календарь, мать вдруг с ожесточением выхватила его и разорвала.

Света победно вскинула голову: «Боитесь, да? Испугались! А говорите — не пьяницы. Самые настоящие алкоголики».

«Ну! Ну!» — сердито прикрикнул отец. Но Света уже собирала портфель в своей комнате.

Никак не могла Света примириться с тем, что происходило дома. Ведь во всём остальном она ничем не отличалась от других школьников. Вместе со всеми мчалась на перемене в буфет, собирала металлолом, ходила в походы и на экскурсии, отвечала у доски, брала книги в библиотеке. И чем старше она становилась, тем тщательнее скрывала, что происходит в семье. Ей почему-то казалось, что грязь домашних неурядиц переходит и на нее, что у кого-то это может вызвать брезгливое чувство, как у тети Дуни и Нины, например.

Она стала особенно тщательно следить за тем, чтобы воротнички и манжеты были всегда выстираны до голубизны и накрахмалены, чтобы форма и фартук были отглажены. На чистый носовой платок она капала духи из маленького флакончика, как мать Киры, чтобы окончательно забить, заглушить запах дома. И все-таки настоящая перемена в ее жизни началась с появления Флоры Яковлевны...

Это случилось, когда они в очередной раз переехали и Света пришла в новую школу после второй четверти. Через неделю она заболела ангиной. Флора Яковлевна была у них классной.

Света лежала в своей комнате на кровати, только поверх одеяла набросила на ноги пуховый платок, подаренный к бабушкой... Горло у нее прошло, температуры не было, но в новую школу идти не хотелось. Никто ее там не ждал, подруг она еще не завела, и Света решила, что теперь уж лучше в понедельник пойти. Она лежала, читала Жюля Верна, представляя, как плывет в такой вот лодке (все ее там любят, жалеют и с удовольствием выполняют всякое ее желание), как там тихо, спокойно и радостно жить...

Она слышала стук в калитку, слышала, как мать крикнула: «Входите, входите, у нас открыто!» — подумала, что соседка забежала, и продолжала читать.

Когда мать с пунцовыми пятнами на скулах ввела в комнату учительницу, Света страшно смутилась, представив, как недопитая бутылка все еще стоит на столе. «Не дай бог, пригласят выпить учительницу. У них ума хватит!»

Флора Яковлевна поняла все с первого взгляда. Дружески улыбнулась Свете и своим резким, как у майны [2] Майна—птица семейства скворцов. , голосом сказала: «Я на минуту, узнать, что случилось», пожелала ей поскорее выздоравливать и ушла. Света снова легла, хотела читать дальше, но все не могла сосредоточиться и мысленно возвращалась к тому, как вошла Флора Яковлевна, вспоминала резкий голос и быстрый, чуть искоса взгляд. У Светы осталось такое чувство, словно между ними что-то произошло, установилась какая-то тайная связь. И Света не без удовольствия решила, что теперь Флора Яковлевна не будет к ней придираться. Света всегда чувствовала тот момент, когда отношение к ней учителей чуть-чуть менялось, — по тому долгому взгляду, которым встречали ее у доски, по тому, что реже, чем на других сердились, если она путалась при ответе. Со стороны это, может быть, и трудно было бы уловить. Никаких особых знаков внимания ей не оказывали. Но когда каким-то образом учителя узнавали про ее родителей — это Света сразу угадывала и даже научилась время от времени использовать для себя с выгодой. Если она не выучила урока, а взгляд в некоторой нерешительности приближался к ней, Света делала страдальческое выражение, смотрела в окно не мигая, как бы глубоко задумавшись, или вытирала уголок глаза платком... И очень часто помогало. Вызывали кого-то сидящего рядом.