Алексей Колышевский - Взятка. Роман о квадратных метрах

Она держалась с удивительным спокойствием, просто задавала вопросы, не повышая голоса, хотя было бы гораздо более естественным, случись с ней истерика.

– Вот как? Ты ее любишь? На самом деле?

– Да, – я кивнул, – на самом деле.

– Это из-за тебя папа умер? Из-за того, что ты появился? – Она спросила это так… Было в ее словах что-то такое, отчего я свободной, не держащей сигарету рукой вцепился в подоконник, у меня закружилась голова. На мгновение мне показалось, что фигура Риты излучает грозную магию. Она была моим обличителем, от нее веяло неприятием моей заведомой лжи, и я (как и всякий подлец, очень чувствительный к таким вещам, когда становится ясно, что перед тобою тот, кого не получится провести с ходу) отвел глаза и ответил «не знаю»:

– Я не знаю, отчего умер твой папа. Я видел его лишь однажды, когда он нанимал меня строить ваш дом.

– Вот как? Так ты строитель? Ловко у тебя выходит это… ну… строить. Особенно козни. Я думала, такое может происходить только в идиотских телесериалах. А это происходит в моей жизни.

Но я уже справился с неуверенностью. Мне немного было нужно, чтобы встать после нокаута, да и сам нокаут был легким, на три счета. «Раз, два, три», и вот уж я вновь на ногах:

– Знаешь, Рита, ты ведь можешь сейчас сделать очень многое. Ты можешь прыгнуть в окно, перерезать себе вены, уйти из дома, стать наркоманкой или начать пить, завести приятелей-панков, начать прогуливать школу. Ты можешь прямо сейчас устроить истерику с битьем посуды и оскорбительными воплями в адрес меня и моей мамы. Ты все это можешь сделать, если захочешь. Но вот что я тебе обещаю совершенно определенно, так это то, что таким своим поведением ты ничего не добьешься. Тебе сейчас сколько? Почти шестнадцать? Мне не так давно исполнилось двадцать три. Мы гораздо ближе друг к другу и всегда сможем друг друга понять. Я просто хочу, чтобы ты поверила: я не причастен к смерти твоего отца никаким боком. У нас с твоей матерью все произошло уже после его смерти, то есть вот буквально на днях. Я думаю, ей сейчас просто нужен кто-то, кто смог бы заменить мужа.

– Папу нельзя заменить. Никем. – Она, наконец, сделала несколько шагов вперед и оказалась на середине кухни. – Ты мне папой никогда не станешь. Ты мне вообще никем никогда не будешь.

– Да я и не стремлюсь. – Я затянулся и с усмешкой выпустил дым сквозь ноздри. – Какой из меня папа? А насчет того, что я тебе никем не стану, – это ты напрасно. Это в тебе говорит юношеский максимализм, я по себе помню, что это такое. Мы с тобой можем подружиться. Все равно я уже никуда не денусь, а тебе из-за меня портить свою жизнь дурацкими выходками, которые я недавно перечислял, ни к чему.

Я потушил сигарету, отлип от подоконника и подошел вплотную к девушке, рискнул взять ее за руку. Она мягко вывернулась:

– Не надо. Я к тебе не привыкла. Пойдем за стол.

– Рита! Слава! Где вы там?! – крикнула Алла из гостиной, и в голосе ее мне почудилась нехорошая напряженность.

– Я докуриваю и иду! – громко ответил я, сознательно не объединяя нас с Ритой в одну компанию, и девушка это сразу поняла.

– Ты хитрый. Умный, наверное? А почему мама так странно кричит, когда ты у нас ночуешь? Как будто ей хочется орать, а ты закрываешь ей рот.

– Оттого, что ей хорошо. Когда женщине хорошо с мужчиной, она кричит от удовольствия, – хрипло промямлил я, понимая, что начинается что-то очень интересное. – Разве ты этого не знаешь?

– Пока что нет, – сказала Рита. – Но скоро, наверное, узнаю.

В гостиную за накрытый стол мы вернулись порознь. Рита-умница задержалась на кухне, а я прошел на свое место, как ни в чем не бывало поцеловал маму и споткнулся о взгляд Аллы. Она смотрела на меня так же, как в тот раз, когда она предложила мне стать презентатором: чуть насмешливо, недоверчиво, с неким двойным смыслом.

– Ты там Риту не видел? – медленно, растягивая окончания слов, спросила она.

– Если ты хочешь меня спросить, курит ли она, курила ли она вместе со мной, то можешь заставить ее дыхнуть тебе в любопытный нос, – попытался отшутиться я. – Мне кажется, она в ванной, и знаешь, мне кажется, ей очень грустно и одиноко. Почему ты не отпустила ее встречать Новый год к друзьям? У нее что, нет друзей?

Алла быстро метнула взгляд в сторону моей мамы и в ответ только рукой махнула, мол, какие там друзья.

Потом вернулась Рита. Алла не стала ее ни о чем расспрашивать, пролетели последние минуты девяносто третьего, и канул в небытие окаянный год: год стрельбы, войны, страшных перемен, тревог. Год начала моего восхождения. С последним ударом курантов в воздухе что-то неуловимо изменилось, и это поняли все сидящие за столом. Мне вдруг стало невероятно легко и радостно на душе, Алла о чем-то глубоко задумалась, и на лице ее отразилась печаль, мама вздохнула, и непонятно было, что этот вздох должен был означать, а Рита сидела с рассеянным видом, и, глядя на нее, становилось понятно, что ее мысли унеслись куда-то очень далеко, в сторону сказочной страны под названием Любовь. Благословенны тинейджеры, которые еще способны быстро заменять горечь утраты на сладость нежных чувств, которые способны влюбляться так, как это и положено, то есть безо всякого корыстного смысла. Каждый из нас в те несколько мгновений новогодней ночи словно заглянул в свое будущее, почувствовал его. Я могу отвечать только за собственные ощущения и память. Так вот, я увидел себя стоящим на вершине золотой пирамиды и загадал тайное желание. Хотите узнать какое? Как же я могу вам рассказать, коли оно тайное. Я могу лишь продолжить свой рассказ, и вы увидите, что это было за желание. Могу сказать лишь одно: мое желание сбылось. Девяносто четвертый год стал для меня точкой отрыва от прежнего мира. Какой ценой? Я расскажу об этом без утайки. Иначе на кой черт я вообще засел за все эти мемуары!

Есть такой пиит по фамилии Евтушенко. Однажды он выдавил фразу: «Идут белые снеги» с ударением на первый слог в слове «снеги», а не на второй, как, может быть, кто-то, по неграмотности своей, или еще по какой-нибудь причине подумал. Я, конечно, не поэт, я строитель. У меня с детства к рифме идиосинкразия. Я лишь скажу, что пролетели зимние месяцы, белые зимние месяцы, когда от морозов, оттепелей и вновь морозов, так славно трещал кирпич в стенах Аллиного дома. Когда двое рабочих отморозили щеки и носы. Когда я смог убедить Аллу в том, что она видит собственными глазами именно то, что заказывала и стоит лишь подвести стены под крышу, оштукатурить их – неприглядные, кирпичные, – как дом будет «ровно тот, что на твоей фотографии». Она верила мне, продолжая давать деньги, а я все так же продолжал обманывать ее, все чаще задумываясь, перепишет ли она на меня половину всего имущества после свадьбы, которая теперь уже была неминуема. Мы подали заявление в начале января, и торжественное действо было назначено на первые числа марта. За деньги, украденные мною, получается, чуть ли не у самого себя, я продолжал расплачиваться чудовищной ложью в своем постыдном сане «презентатора», а также в спальне, ублажая тело, к которому уже начал привыкать, которое не казалось мне уже столь неприглядным и ветхим. Не согласен с тем утверждением, что ко всему на свете можно привыкнуть. Не обязательно привыкать, можно просто относиться с внутренним безразличием, грея душу присутствием альтернативы постылой тетке, особенно если альтернативой является ее собственная дочь!