Алексей Колышевский - Взятка. Роман о квадратных метрах

– Нет, нет, я не могу войти! Позовите, пожалуйста, Славу! – Ее голос, прежде показавшийся мне обычным, звучал нервно. Она явно была чем-то напугана. Я аккуратно отстранил маму, вышел на площадку, прикрыл дверь… Боже мой! Я почти не узнал ее! Бледная, заплаканная, несчастная! На щеке три свежих царапины – сто к одному, что от маминых когтей.

– Рита? Что случилось?

– Я убила маму.

– Что?!!

– Я… убила… маму! – Она ринулась ко мне, она так хотела, чтобы я защитил ее, сотворил чудо, обратил время вспять. Ее всю трясло, она обнимала меня, стараясь согреться, надеясь, а я… Ну что я? Что я мог?

…Мотор «девятки» не хотел заводиться, и я от души выматерил его. Тогда он зачихал, заскрежетал и, наконец, ожил. Рита сидела рядом со мной с закрытыми глазами и сквозь слезы рассказывала мне, как все случилось.

Алла, стоило мне убраться, начала поносить ее последними словами, избила. Рита вырвалась и закрылась в своей комнате, но мать не унималась, она попыталась даже выломать дверь, так сильны были ее ярость и отчаяние. Постепенно она овладела собой, приняла успокоительное и стала упрашивать дочь, чтобы та открыла, просила прощения, буквально молила, чтобы Рита не держала на нее зла, что во всем виноват лишь я один, и я отвечу за то, что натворил. Алла долго упрашивала, и Рита сдалась, открыла дверь с уверенностью, что продолжения безумства не случится. Однако она жестоко ошибалась. Оказалось, что Алла устроила самую настоящую засаду, проявив коварство и притворившись овечкой. Стоило ей одолеть препятствие, как она накинулась на дочь с новой силой. Схватив с письменного стола тяжелую книгу, она несколько раз ударила Риту по голове, потом отбросила свой снаряд и принялась таскать дочь за волосы. Вот тогда-то и появились эти три царапины.

– А потом я не выдержала. Не могла больше терпеть. Я просто очень сильно ее оттолкнула, даже не ожидала, что получится так сильно. И она упала. Помнишь, рядом с моей кроватью стоит эта уродская стеклянная тумбочка? Она ударилась виском прямо об угол. Крови было столько… Целая лужа… Я ее трясла, пыталась до нее докричаться, чтобы она мне ответила, но она только хрипела, а потом совсем замолчала.

Я вел небрежно, плохо следил за дорогой. Был вечер конца февраля, и с неба поливало снеговым дождем, под колесами каша, да и видимость была отвратительной. Поверьте, что я не оправдываюсь. Я действительно не видел, что на том перекрестке, на чертовом пустом перекрестке мой светофор переключился сразу с зеленого на красный. Сейчас такое почти невозможно встретить, но тогда, в 94-м, такое вполне могло произойти. И я вылетел на середину перекрестка и, Боже мой! – справа мелькнули оранжевые огни черного «Субурбана». Как потом оказалось, это Ка (помните?), тот самый Ка, Константин Андреевич, с которого все началось, спешил куда-то по своим бизнесменско-гангстерским делам, и его шофер, видя, что светофор переключился на зеленый, даже не сбросил скорость перед тем перекрестком. Москва – образчик «тесного мира». Рука Бога рисует на карте судьбы линии человеческих жизней. Иногда они пересекаются. Ведь для этого и нужны перекрестки…

«Субурбан» ударил мою машину в правый бок. Точно в переднюю, пассажирскую дверь. Ударил с такой силой, что его отбросило в сторону и перевернуло. В «Субурбане» выжили все, кроме Ка. Он умер потому, что сместились его шейные позвонки и в мозг выстрелило разом столько крови, что тот взорвался, как бомба.

Рита жила несколько минут. Она сразу потеряла сознание, и я верю, что ей не было больно эти последние минуты жизни.

Я не мог самостоятельно выбраться из бесформенной кучи железа и смерть Риты видел воочию. Ее губы дрогнули, и с последним маленьким выдохом улетела прочь ее маленькая душа. Клянусь, что я ощутил тогда, как мою щеку словно оцарапала чья-то невидимая рука…

…Следователь, протоколы, дознания. Мое алиби, подтвержденное тремя свидетелями. Нотариальная контора. Вступление в права наследства. Сейф, набитый до отказа. В двадцать три года я стал Вячеславом Михайловичем Юрьевым, молодым богачом и хозяином бизнеса. За плечами моими шумел кровавый водопад. Со временем я научился его не слышать.

Я смотрел на то, как двигается ее голова. Вверх-вниз, вверх-вниз, вверх-вниз: так однообразно, что оказывает усыпляющий эффект. Она плохо делает то, что она делает сейчас. Ей это занятие явно не нравится, и мне, кстати, тоже. Зачем я взял ее с собой? Теперь придется терпеть ее неумение до конца отпуска, а это еще десять дней. И поговорить с ней особенно не о чем, да и не хочется. Меня охватила чрезвычайная лень, прежде со мной никогда не случалось подобного. Верно, это первый по-настоящему праздный отдых в моей жизни. Странно, что в Москве эта девушка всегда казалась мне интересной собеседницей, да и вообще интересной во всех отношениях. В Москве мы как-то ужинали, и она сказала, болтая ногой и прихлебывая вино, что хочет поцелуев, страсти и всего-всего. Все-таки многое зависит от декораций! Серая, ненавидимая мной Москва оттеняет любую посредственность, которая здесь, посреди древних жемчужин культуры и океанических пастбищ с белыми барашками волн, становится сама собой. Да, она посредственность, посредственность во всем. Ее исполнение одного из основных упражнений любви стало началом моего в ней разочарования, и очень быстро я понял, что мне с ней не по пути. Отпуск превратился в рутину, наполненную не самым приятным обществом женщины, которая пытается (это же понятно) женить меня на себе. И наблюдать за ее потугами становится все скучней.

– Катя?

– Да? – Она отвлеклась от своего занятия. Пытается смотреть в глаза, ловит мой взгляд, не понимает, о чем я думаю. Ей крайне важно знать, о чем я думаю. Она спрашивает меня об этом по нескольку раз в день. Последние два раза я тупо промолчал, но это ее нисколько не смутило. Уверен, скоро она опять задаст этот вопрос: «Скажи, о чем ты думаешь, Вячеслав?» Она всегда называет меня полным именем, даже с тех пор, как мы с ней перешли на «ты» и слились в единую плоть на столе в моем кабинете. В этом ее оригинальность, так как никто еще не называл меня именно так: «Вячеслав» без отчества. Наверное, она считает, что это ее золотая привилегия.

– Скажи, а что ты чувствуешь, когда держишь во рту член, который стоит миллиард?

Она обескуражена, но быстро приходит в себя, заливисто хохочет, запрокидывая голову так, чтобы я не увидел ее колючие глаза. А я знаю, что сейчас они у нее колючие, она злится, она думает, как правильно ответить. Перед ней постоянно встает тысяча сложностей, связанных со мной, и все потому, что она не умна и не может просчитать меня, как профессиональный взломщик сейфов просчитывает количество комбинаций замка. У нее нет способностей просчитывать варианты, она не умеет играть в карты потому, что не в состоянии запомнить, что вышло при игре даже в элементарного «дурака». Единственное, что в ней сильно, так это природный самочий инстинкт: свить гнездо и помягче застелить его. Все очень просто. Слишком просто.