Ричи Достян - Тревога

— Чего не понимаешь, того не болтай! Похабство, наверно, какое, а ты уж и рад…

В тишине, наступившей после этого, Слава страдал от досады и отвращения. Слово, которое так волновало его, обвалялось в чем-то грязном, и теперь он уже никогда не спросит Вику. Даже у Кости спрашивать не решится.

Угрюмо взглянул он на большой красивый рот своей матери и этому рту про себя с презрением сказал: «А теперь жди, чтобы я у тебя еще что-нибудь спрашивал!»

До вечера Слава пробыл у соседей. Мать не трогала его, не звала. А когда пришел и сказал, что ужинал и только спать ему хочется, обозлилась. Она ждала, что придет и порасскажет, а он пришел — и хлоп в постель. И вообще в последнее время заметила — все неохотней делится с нею сын, все меньше дома видно его. А эти двое и говорить нечего как раздражали — сколько времени прошло, а живут без матки, без батьки — и ничего, один другому башки пока не проломил. Это жгло ее ревнивое материнское сердце. Раз десять уже выговаривала Славке, что вон эти живут сами, а его, черта паразитского, на час одного оставить нельзя!

Сейчас она так сердито двигалась по комнате, что ветер от нее шел.

Слава чувствовал раздражение матери, улавливал отчего и, лежа носом к стене, ругался с нею про себя. Появилось желание защитить новых своих друзей, но Слава молчал. Эх, не любит мамка, когда что-либо у других лучше, чем у нее. Слава даже не всегда ее понимал. В прошлом году был один случай, очень удивительный. Шли дожди неделю, не переставая. Мать чертыхалась, проклинала все на свете вместе с дождем, и вдруг приезжает из Ташкента родная ее сестра, Славкина тетка. Фруктов навезла, помидоров громаднейших. Все вкусное, красивое, сама она загорелая. Конечно, все рады. Потом Слава слышит. «Переезжайте, — говорит тетя, — в Ташкент, ну что это за погода! У нас, — говорит, — и сейчас солнце лупит, и будет оно даже зимой». Слава видит — не нравится мамке это: ходить начала по комнате, а потом взяла и объявила: «А я наш ленинградский дождичек лучше люблю!»

Надо быть дураком, чтобы при ней кого-то хвалить. Посмеяться, поехидничать — это да. Но теперь Слава больше делать этого не мог. Он убедился давно, что брат с сестрой ничего из себя НЕ КОРЧУТ. Все у них просто и на самом деле по-хорошему. Если обедают, и ты с ними ешь. Если играют, и тебя в игру берут. Если читают, то как придешь — книга побоку. Да и вообще, пока у них сидишь, Вика то яблоко где-то откопает и на три части поделит, то конфетину даст. Один раз он точно убедился, что та вторая конфетина, которую Вика дала ему, была у нее последняя. Выходит, бывают и не жадные среди людей?

Конечно, не все он понимал в жизни брата и сестры и не все ему нравилось.

Спрашивается, например, и чего это они все время хохочут? Посмотрит один на другого — и готово! Ссорятся тоже чудно, как в кино! Один скажет слово — помолчит. Другой скажет — помолчит. Нет чтобы наорать, как у людей, или треснуть разок в свое удовольствие, а то словечки да взгляды. В особенности Вика. Поглядит долго-долго — и брык, отвернулась. И молчит. И прохаживается. А потом ни с того ни с сего поднимет руку и, как на собрании, громко объявляет: «Мир!», и он в ответ: «Мир!» — и опять как психи ржут. А раз подбежала она к нему и безо всякого стыда — чмок его в ухо!

Чего не любил Слава, того не любил — когда тискаются или поцелуями слюнявят. Это в городе соседи у них такие, ПРОСТИ ТЫ, ГОСПОДИ, ЛИЗУНЫ. Отец приходит с работы — и с порога младшего чмок-чмок, среднего чмок, потом самого старшего, а после уже и мать ихнюю целует. И это каждый день! Можно подумать — из Антарктиды вернулся. Сто лет своих не видел — тьфу!

У этих тоже, наверно, дома так.

Но больше всего удивляло Славу, что они при нем обо всем говорят, даже и не умеют скрытничать или показывать, как, мол, богато мы живем. У нас и то и это есть… Ни черта подобного. С первого же дня — все в открытую. Сегодня вечером, например, Вика выдвинула при Славе ящик тумбочки и сказала: «Преступники мы с тобой, у нас кошмарный перерасход, мы до субботы уже не доживаем».

Костя сначала поскучнел, а потом (больше всего это Славка в них обоих не любил), закатив глаза, пошел изрекать: О БЕССТЫД-НААА-Я, ТЫ ПОЗОРИШЬ ОТЧИЙ ДОМ! ТЫ РАЗОРЯЕШЬ РОДНОГО ОТЦААА!

Потом как ни в чем не бывало полез в ящик, пересчитал деньги и нормальным голосом сказал:

— Придется исключить мороженое.

У Славы пронеслась мысль: а вдруг он за их счет сегодня угощался. Но приятнее было думать, что за счет Гришки, и он с удовольствием повторил про себя мамкино «пускай».

И еще он подумал: какие они идиоты, почему не устроят себе «День мороженого», или «День пирожного», или «День докторской колбасы» вместо кефирчиков и сырковых масс. Насильно ведь едят!

Слава уже начинал видеть свои мысли, как это бывает, когда медленно входишь в сон. Видел Костину спину около тумбочки и белые лужицы растаявшего мороженого, которые выпукло стояли на шпалах. Слава последним слез со складницы шпал. Она ему очень понравилась. Раза два оборачивался, боялся, что не найдет этого места, если захочет прийти сюда сам. Он смотрел на березу, на шпалы, и казалось ему, что это березовая кора потекла и понакапала. Понять только не мог, когда это ему показалось — сейчас или еще тогда. А в это время наплывала уже другая мысль в образе Кости-Вики.

Вот странно, думал он. До того странно, что не верится, почему сестра и брат с самого первого часа стали относиться к нему так, будто он им золотые часы ЗА ТАК подарил или от смерти их спас?.. И почему это он, Слава, ничего подобного не может? Сколько уже времени прошло, а он все приглядывается к ним и все подвоха ждет, а они — Славочка да Славочка.

А Славочка, оказывается, из тех, кому никак не верится, что на свете есть люди не хуже тебя самого.

Все утро шел тот самый проклинаемый ленинградцами дождь, который не пропускает почти ни одной летней субботы или воскресенья три последних года подряд.

Когда Слава вбежал к соседям, удивительное зрелище заставило его остановиться на пороге. Перевернутой вверх ножками табуреткой Костя утюжил мохнатый плед на тщательно застланной кровати.

Слава приблизился и все равно ничего не понял.

Кинул взгляд на Вику — та, не обращая внимания на брата, наглаживала свои ленточки, низко наклонившись над столом. А Костя сновал и сновал вдоль постели, которая уже выглядела как гладкая каменная плита.

— Салют, — бросил Костя, наконец заметив приятеля. — Видал, как по-флотски заправляют койку?.. Вилка, где наша платяная щетка?

— На своем месте.

Движением плавным и уверенным на ровном зачесе пледа Костя щеткой, как кистью, вывел крупный якорь.

— Здорово! — сказал Слава.

— Теперь отпарим брюки, и все… А ну, забирай свои тряпочки.