Ричи Достян - Тревога

Вика послушно отошла от стола.

Костя разложил брюки, попрыскал, а потом…

«Нет, они все-таки психи», — подумал Слава, когда Костя стал посыпать смоченные брюки… солью. Прямо из пачки, щепоть за щепотью.

— Опять?! — крикнула Вика. — Сколько раз папа тебе говорил — воду надо солить, а не брюки!

— Сойдет и так, — буркнул Костя и взялся за утюг. Брюки удались не хуже койки, их можно было ставить на пол.

— Видал, как на флоте гладят?

Вика, давно уже занятая уборкой, скользила по комнате. Ее тонкие руки летали так легко и певуче, как будто она танцевала, а не наводила порядок.

После всего этого Слава боролся с «хавосом» уже без энтузиазма. Охотно только мясо молол. Как раз в это время ушли на вокзал брат с сестрой. Они были одеты в одинаковые плащи с капюшонами. Они пересекли двор под дождем, какие-то таинственно незнакомые. Они шли в свой вежливый мир, где будут встречать мать и отца, и все это будет как в кино — и отчужденное и красивое!

.. Останавливалась блестящая от дождя электричка, две высокие фигуры в плащах с капюшонами выходили на чистый пустой перрон и двум маленьким фигурам кланялись, нагибая капюшоны. Потом медленно подавали руки. Потом молчаливой цепочкой, один за другим, шли и шли куда-то, где специально для них моросил нарядный дождь…

— Сдурел ты, что ли? Мясо лежит, а он черт те что мелет…

Не почувствовал Слава, что за спиной давно уже стоит его мамка и жадно смотрит туда, куда он, а там ничего нету!

Сегодня она вообще была НАВЗДРЫГЕ, потому что пришлось разрываться между обедом и дитем, чересчур, по мнению Славы, любимым.

К случаю и не к случаю мать говорила:

— Приедет отец — посмотрит, как доча выросла тут без него.

Слава снисходительно хмыкнул — не он один прощал родителям глупости, которые те всерьез иногда говорят. Ну кому не ясно, что дите не утенок и за неделю ему не вырасти.

К полудню сквозь белые глубины облаков стало пробиваться солнце. На улицах было чисто, безлюдно. По-субботнему пахло лавровым листом.

Первая электричка, которую Слава пошел встречать, приходила в два часа сорок шесть минут. Он знал, что этим поездом отец еще не может приехать, но все равно пошел на вокзал.

Когда он поднимался на платформу, ему пришлось обогнуть целый парк велосипедов, прислоненных к бетонным устоям. Мальчишки и девчонки Славкиных лет приехали встречать своих отцов на собственном транспорте. Это, конечно, задело, но сейчас ему было не до того.

Слава стоял напротив третьего вагона от конца (так они уговорились с батей) и спокойно смотрел, как из вагонов выходят люди. Люди шли и шли, и не было ни одного человека с пустыми руками. Чего только не везут из города на дачу! Кастрюли и удочки, настольные лампы, подушки, пустые птичьи клетки — самые невероятные вещи!

От нетерпения он смотрел теперь только на руки. Стало смешно. Во всех авоськах было одно и то же: свежие огурцы и батоны. Как будто все эти люди приехали с одной елки, где им понадавали одинаковые подарки. У некоторых, правда, был еще скучный торт «Сюрприз», который не боится давки и жары.

Поездом в два сорок шесть отец не приехал.

После ухода поезда на платформе остались только он да еще какая-то тетка в ватнике. Дико выглядит ватник, когда к нему прижата стеклянная банка с гладиолусами.

Следующая электричка придет через полчаса.

Слава с удовольствием слонялся по платформе. Впервые в жизни он встречает сам, и не в толпе ребят у ворот лагеря, а так вот, независимо прохаживаясь и время от времени поглядывая туда, где сливаются рельсы.

Один за другим приходили поезда, и все меньше оставалось велосипедов у бетонного бока платформы. Все больше нарастало нетерпение, и в конце концов Слава скис: «Не хочет ехать, просто не хочет».

Он первым увидел отца… Тяжестью оттянутые плечи. Жилу, которая вздулась на худой шее, а главное — глаза! В любой толпе Слава мигом выхватит эти синие, всегда отчего-то грустные, отцовские глаза.

«Меня ищет!» — захлебнулся Слава и так заорал «папка!», что отец встревожился:

— Ты, чего?! Я тут, чего ты?..

Слава подскочил, взял у бати авоську, заюлил, изнывая от нежности и такого чувства, точно в чем-то провинился.

Пройдя несколько шагов, отобрал у бати еще и перевязанный веревкой сверток.

Отец заметил, как сын ему рад, и не то чтобы улыбнулся — сощурил глаза, и вся доброта, какая была в нем, досталась Славе.

Они шли рядом.

— Ну, как вы тут без меня?

— Живе-ем! — радостно ответил Слава и только сейчас испугался, что мать сдержит обещание — с порога начнет на него жаловаться.

Потом шли некоторое время молча. Слава искоса поглядывал на авоськи. Угадывал, что отец привез, и сердце его защемило от нежности, когда разглядел завернутые в газету батоны, его любимые батоны по тринадцать копеек. Здесь таких не пекут, потому их папка привез. Эх!.. Мы с мамкой тут сидим, жрем да спим, а он… Мало что на работе устал, в очередях потом выстоял, а по субботам в магазинах известно как!.. И в электричке, наверно, всю дорогу стоял — пришла набитая.

Досада на себя подогревала чувство благодарности к отцу за то, что с опозданием, но приехал, за то, что не знал, где они молоко берут, где овощной ларек, где гастроном.

— Вот в этом сером доме я молоко беру.

— Молодец, сын.

— Смотри, видишь ларек?

— Вижу.

— Не думай, он такой паршивый на вид, зато в нем яички часто дают.

— Молодец, сын…

Слава огорчился. Молодец, был ларек, а батя где-то витал, он улыбался и отвечал сыну, не слушая и не думая, просто глазел по сторонам, и все ему очень нравилось.

Что было еще в двух громадных авоськах, которые привез отец, Слава не знал, но всю дорогу где-то внутри щекотало радостное предчувствие. И щекотало, оказывается, не зря. Китайские кеды батя ему привез, чтобы по лесу ходить, когда сыро. А матери стеклянную кастрюлю, которую можно ставить на огонь.

Мать блеснула глазами, хлопнула себя по бедру, потом подняла кастрюлю, поглядела сквозь нее на свет, потом пошла с нею к накрытому столу. Слава смотрел и ждал, когда наконец она скажет то, что всегда в таких случаях говорила, и дождался! Потеснив тарелки, мать поставила подарок, как вазу, посреди стола и сказала:

— Отец у нас заботливый, прям-таки как крот…

С большим удовольствием выслушал это Слава, потому что сам не знал, как благодарить за кеды. Он, конечно, сразу их надел. Они были синие, с волнующе белыми шнурками. От этих белых шнурков просто свет шел, а вещь казалась нового новей.

Что творилось у соседей, Слава не знал — там была тишина. Но желание, чтобы хоть кто-нибудь из них увидел его теперь вместе с отцом, было так навязчиво, что Слава выманил батю во двор. Поставил для него стул под открытым окном, сам в картинной позе уселся на камень и, постреливая глазами то на соседнее крыльцо, то на батю, ждал.