Анатолий Бакуменко - Придурок

Да, славная это была пара. Света — воздушно-белая куколка и Женя — высокий красавец смотрелись очень хорошо. Они и по отдельности смотрелись всегда хорошо, и неизвестно, кто лучше. Она была светленькая и румяная пухленькая умница, которая всегда очень хорошо одевалась, и умела следить за собой, потому что мама её была женщина с деньгами, и поэтому от Светы всегда хорошо пахло кремами и духами какими-то совсем не русскими, с ароматом едва уловимым, тонким, нежным, и от этих ароматов и она казалась ещё более нежным лепестком. Её… любили. Её провожали глазами, её глазами любили, да и я, откровенно говоря, волновался, глядя на её коленки, вокруг которых волновался край её юбки.

А Женька был в залысинах и в бороде — этакая аккуратная, этакая кокетливая мужская небрежность. Он и до аспирантуры много времени проводил за книгами, и Проворов откровенно удивлялся, как это нашел Женя время, чтобы увлечь Свету. Как нашел он время, чтобы увлечься ей… Когда мы вошли, он только голову на миг поднял от стола:

— Я щас, — сказал и протянул нам толстый том: — Тут интересно. — И ногтем по тексту подчеркнул. Голос у него — баритон, но он будто не из голосовых его связок берётся, а словно в верхней части груди его образуется, резонируя там и образуя бархатные и низкие обертоны.

Света была в некоем подобии халатика, этакой пелеринке розовой и воздушной. И такой короткой, что аж выше коленок… Она чмокнула своего «Илюшу» и сразу подхватила поднос с чайником и чашками:

— Я на кухню.

В книге, на подчёркнутом ногтем месте, рассказывалось про какого-то Папу Римского, имени которого я уже не помню, да и век, в котором произошла эта история, тоже вылетел из моей головы — так давно был чудный тот вечер в Дегтярном переулке. Но помню, помню эту историю про Папу Римского. Он умер, и его готовились хоронить со всеми почестями, и раздели его, чтобы омыть тело его и чтобы одеть в чистые и торжественные папские одежды. Они раздели умершего Папу своего, они раздели его и вдруг увидели, что он женщина. И это был уже папский конфуз. Это конфуз был уже вселенский. И с тех пор, говорилось в той толстенной книге, и с тех пор, говорилось в ней, когда умирает Папа и весь католический мир скорбит о смерти католического наместника Бога на земле, то кардиналы, избрав нового на место прежнего, собираются в некоей зале, имеющей свод в виде низкого купола, у которого в средней его части есть дыра. А с наружной стороны свода есть ступеньки и есть кресло в виде трона. И у этого трона вместо сиденья тоже дыра. Как раз на том самом месте.

И претендент на должность католического наместника Господа Бога на Земле садится голым задом в это кресло, а торжественные и облачённые в красные одежды кардиналы устремляют свои взоры вверх, чтобы убедиться в натуральности мужского члена претендента. И только после этого имя нового Папы провозглашается на весь католический мир, который сразу же возрадуется.

Вот какая история была рассказана той учёной книгой. У Жени эти учёные книги везде: и на полках, и стопками на полу. И из-за этого маленькая их комнатка стала ещё меньше, но на стопках книг можно сидеть.

Тема будущей диссертации Жениной — Елизавета Петровна. Но книги здесь не только по восемнадцатому веку — здесь всё, здесь даже Булгаков есть, и античность есть — всё… А так в комнатке только маленький низкий столик, стул да диван. С диваном этим история была. Когда ребята только въехали в комнату, диван этот кишел клопами. Женя сбегал в хозмаг, купил всякой дряни против клопов, но ничего их не могло извести. Такие стойкие экземпляры попались.

— Представляешь, — гудит Женя своим грудным баритоном. — Купил аэрозоль — ноль эффекта. Тогда я за ними с баллончиком гонятся стал. За каждым. По отдельности. Через сутки они розовыми стали. Представляешь? Розовые клопы. И розовые клопики. А потом — хлоп — и нет их. Исчезли. Ушли. Даже следов не осталось. Ни единого трупика.

— Ты что, жалеешь?

— Я растерян. Не пойму, как они смогли уйти. Что они, посовещались и строем вышли из комнаты? Представь такую картинку. Змейка клопов движется к двери, течет за дверь и… куда?

— К хозяйке.

В коридоре звонок, а потом шум и голос Светы, и ещё голоса. Это пришел Гаврилин со Слухановым. Женя отодвигается от своих записей и книг, и Света сразу же оказывается у него на коленях. Это как закон, как точка в конце предложения: как только Женя кончает свои аспирантские дела, она — или на руках у него, или на коленях. Наверное, когда они остаются вдвоём, он только и делает, что носит её на руках. Очень это привычно и ловко у неё получается: взлететь к нему на руки.

— Ну, Светик… Ребята, я сейчас, только допишу, — говорит он, и Света слетает с его колен, и мы идём покурить. И тут Юра рассказывает вот эту историю.

— Я от Андреевой, — говорит он.

Андреева — это наш декан. Андреева Светлана Михайловна. Это красивая и очень ухоженная женщина. Так хорошо, как она, никто у нас на факультете не одевается. Очень она модная и аккуратная. На высоких каблуках. На таких высоких, что фигуру сразу подтягивают и подчёркивают стройность её. И какие красивые ноги, и талия, и бёдра… И очень приличный костюм, и светлая блузка — элегантная и прелестная Светлана Михайловна Андреева. Так хорошо у нас только аспирант Козырев выглядит. Всегда в белой рубашке и в галстуке, и костюм у него очень приличный, из ткани… Аксёнов бы сказал — твид. Я не знаю, что это за твид, но у Аксёнова это звучит как самое-самое. Я думаю, что Козырев носил пиджак из твида. И белый край манжет рубашки светился из его рукавов. Он был уже на выпуске, и темой его диссертации была зигзица. Птица такая раньше, в старославянские ещё времена, была. Помните в «Слове о полку Игореве»: «Полечу зигзицею»… Ну, в общем, птицей-зигзицей полетит Ярославна над Дунаем. Не помню уже, как там действительно текст в Слове сложен.

Так вот, в своей диссертации Козырев размышляет: зигзица — это чайка или что? Сперва там, конечно, о роли партии, благодаря решениям исторических съездов которой можем мы изучать российскую нашу историю и благодаря решениям которой можем изучать древнюю нашу культуру, потом шли размышления Козырева о птице, а потом опять о роли партии, которая… Короче говоря: «Прошла весна, настало лето. Спасибо партии за это», — как опасно шутили в те времена злые языки. И вот странное дело: и повод-то не раз сменил свою фамилию, и могущественные бывшие его члены множество раз меняли свою ориентацию, а злые языки с опасными их шуточками никак не изведутся на земле русской.

Да, очень серьёзная диссертация. Как у всех. Так и по математике, и по физике, думаю, диссертации писались.

У Светланы Михайловны были «вечера» званные, этакий салон, в который приглашались избранные. В эти избранные почему-то и Юра попал. А уж Козырев на вечерах этих всегда и непременно был.