Николай Никандров - Путь к женщине

– Это не совсем верно, Настя. У каждого человека есть что рассказать. В особенности если говорить голую правду. Вот вы, Настя, расскажите мне сейчас самую откровенную, самую страшную правду про вашу жизнь.

– Зачем вам?

– Хочется подальше уйти от себя, от своей жизни, от своих дум. Хочется побольнее шлепнуться с неба моих фантазий на землю вашей действительности.

Настя двумя пальцами трогает у себя шею под подбородком:

– Что-то в роту пересохло.

– Хотите выпить?

– Ну да.

– А послать есть кого? Настя поднимает руку, кричит:

– Манька! Одесса! Иди сюда!

Манька-Одесса идет, косолапит, горбится, свесив длинные руки впереди живота. Настя к ней:

– Сбегай вот господину за покупками, на папиросы подарит.

Шибалин достает деньги, разглядывает оборванную дурочку:

– А ей можно доверить?

– Ей? О! Сколько угодно! Она у нас хоть и дурочка, а чужого ничего не возьмет. А то у нас есть еще другая девчонка-беспризорница, Катька-Москва. Вот за той надо остро глядеть: очень способная на руку. У своих ворует! И сколь ко ее ни били, сколько ни изувечивали, не помогает. Такая природа.

Шибалин Насте:

– Говорите ей, чего покупать.

Настя дурочке:

– Сперва возьми полдюжины пива, а то очень в роту пересохло. После пива захочется кушать – возьми два фунта хорошей ветчины и копеек на сорок белых булок. На сорок мало, возьми на пятьдесят. Но ветчину без вина не идет кушать, очень жирная вещь, – возьми бутылку коньяку, скажи: велели самого крепкого! Потом…

Шибалин, улыбаясь:

– А не довольно?

Настя:

– Довольно, только еще чего-нибудь на десерт. Ну там бутылку портвейну и два десятка пирожных, два мало, возьми три, да смотри выбирай крупных, маленьких не надо. Поняла, что взять?

– Поняла.

– Да, еще к ветчине баночку хорошей горчицы, только побольше, ну, бежи поскорей.

Манька-Одесса, хихикнув, бежит, по пути стаскивает с го ловы Осиповны платок, накидывает его на свою голову, исчезает за стеной.

Настя вскакивает на кирпичи, кричит ей вслед, сложив кисти рук трубой:

– Если вина в ночных магазинах не достанешь, поезжай на вокзал, возьми в буфете! По-рож-ня-я не при-хо-ди!

XXI

Настя в ожидании Маньки-Одессы обнимает Шибалина:

– Отчего вы такой серьезный?

– Расстроен.

– Чем?

– Всем, всей жизнью, и своей, и чужой.

– А почему расстраиваться чужой жизнью? Я еще пони маю – своей. Тем более если мужчина.

– У меня такое призвание, Настя, и такая профессия: болеть за всех душой…

– У-ух-х… как в роту пересохло!.. Со мной еще никогда так не было!.. Скорей бы приходила Одесса!..

– А вы, Настя, чтобы скорее прошло время, расскажите мне что-нибудь из своей жизни.

– В нашей жизни, гражданин, нет ничего хорошего.

– Рассказывайте тогда про плохое. Про самое плохое.

– Не знаю, что говорить…

– Вы давно начали заниматься этим?

– Гулять?

– Да.

– Уже порядочно. Не смотрите, что я такая молодая. Я уже всякую жизнь испытала, и хорошую, и плохую. Всего видела…

– Пробовали с кем-нибудь постоянно жить?

– Пробовала.

– С кем?

– С господином с одним, с которым себя потеряла.

– А потом?

– А потом… А потом… больше не хочу рассказывать, не буду, пока не вернется Одесса. Очень в роту пересохло.

– А далеко от вас ночной магазин?

– Нет. Совсем близко. Под боком. На том угле.

Встает на кирпичи, вытягивается, глядит вдаль, улыбается всем лицом, как на восход солнца:

– А вон и Одесса идет, покупки несет!

Манька-Одесса, дико сосредоточенная – очевидно, преувеличивающая важность доверенного ей дела, – идет, спешит, сдирает на ходу со своей головы платок, набрасывает его обратно на голову Осиповны…

Настя принимает у нее покупки, достает из кармана што пор, откупоривает первую бутылку пива, подает ее Шибалину, потом вторую, три четверти которой жадно – взасос – отпивает сама, а остаток подает дурочке.

Манька-Одесса не берет, прячет руки назад, с робостью поглядывает на Шибалина:

– Не надо мне… Не надо… Зачем мне?.. Настя смеется, горячится:

– Дурочка! Бери, пей, тебя угощают! Они угощают! Потом другим тоном к Шибалину:

– Она боится, что если выпьет, то вы ей это за труды засчитаете и больше ничего не дадите. Скажите ей!

Шибалин достает из кармана мелочь:

– Дам, дам! Пейте, Маня! Слышите, пейте!

Настя суетливо поясняет ей, точно переводчица с иностранного:

– Слышишь, что они говорят? Пей! Они не засчитают!

Манька-Одесса протягивает руку к бутылке:

– Ну, выпью… раз так нахально просите.

Опрокидывает в рот бутылку, пьет, потом вытирает рукавом губы, с идиотской улыбкой глядит на полученные от Шибалина деньги.

Настя:

– Прибавьте ей еще копеек десять. Или двадцать. Вчера у ней померла мать, хоронить нечем, жильцы во дворе по подписному листу собирают.

Шибалин дает ей еще, она схватывает, взвизгивает, убегает, еще более горбясь.

Настя в одну минуту устраивается на кирпичах, залитых светом луны, как на пикнике. Раскладывает на бумажках закуску, десерт, раскупоривает пиво, коньяк, портвейн. Вместо рюмок откуда-то достает донышки из-под разбитых винных бутылок. Наливает себе, Шибалину. Они чокаются, пьют рюмку за рюмкой, закусывают, оба быстро хмелеют.

Настя жалуется:

– Мало горчицы Одесса принесла. Раз-два помазать ветчину – и нету.

Густо мажет горчицей, с громадным аппетитом ест.

Шибалин, повеселевший, смеется:

– Что вы, что вы, Настя! Горчица такая крепкая!

Настя пьет без конца, крякает за каждой рюмкой, как мужчина, близкими, приятельскими глазами глядит на Шибали на:

– Знаете, гражданин… Перец, горчица, хрен, соленые огурцы – это моя болезнь… И селедки тоже… Жаль, селедок не захватили…

Сиротливо подошедшей Осиповне наливает вина:

– Пей, Осиповна!

Осиповна к Шибалину с подчиненным лицом:

– За ваше здоровье!

Выпивает, отходит за спину Шибалина, делает Насте ка кие-то знаки.

Настя Шибалину:

– Гражданин, подарите что-нибудь Осиповне за платок, за то, что Одесса в ее платке за покупками бегала. Осиповна! Иди получи за платок!

Осиповна руками и глазами берет из рук Шибалина мелочь.

– Очень вами благодарна. Извиняюсь, поднесите еще стаканчик – и я уйду.

Настя подносит, она выпивает:

– Побольше бы таких гостей! Уходит.

В это время раздается хриплый алкоголический голос из-под земли, из левой лисьей норы:

– Манька-а-а!.. Одесса-а-а! Одесса подбегает, наклоняется к норе. Алкоголический голос хрипло ведет:

– Сбегай за папиросами…

Одесса берет у кого-то из темной норы деньги, сдирает с головы Осиповны платок и убегает.

Спустя несколько минут второй алкоголический голос из второй лисьей норы, из правой:

– Манька-а-а!.. Одесса-а-а! Сбегай, разменяй червонец так, чтобы было два по полтиннику…