Анатолий Тоболяк - Во все тяжкие…

— Да! Але! Слушаю! — проявил свою жизнеспособность. Это была Милена Никитина. Она захлебывалась слезами.

— Константин Павлович… у вас? — прорыдала она.

— Господи Боже, что случилось, Милена? — нетипично воскликнул я, разом стряхивая с себя пелену сна.

— Дайте ему трубку, пожалуйста.

— Да нет его, Милена! Мы с ним утром расстались. У него неприятности. Он по городу рыщет. Что случилось, Милена?

— Они… были… у меня. Его жена и дочь. Это ужасно! — задохнулась она от слез.

— Вон оно что!.. Ну, этого следовало ожидать, Милена. Скандал учинили, надо полагать?

— Это… даже… не скандал. Это какое-то сумасшествие.

— Представляю.

— Нет, вы не представляете. И я не представляла, что культурные женщины…

— Кто это культурные? Они-то?

— … образованные женщины. Они так бесновались, такое говорили! Они мне угрожали, как бандитки. Они меня чуть не избили.

— Неужели?

— Да… я от них бегством спаслась, буквально бегством. Это ужас какой-то, говорю вам!

Мое воображение тут же услужливо подбросило видеоряд: две крупные женщины, пожилая и молодая, с бранью набрасываются на третью крупную женщину, молодую. Зверские глаза, перекошенные рты — такие лица можно увидеть на митингах национал-патриотов. Милена вырывается и бежит по пустынному переулку, куда ее заманили для разговора… бежит тяжелой поступью, ее груди колышутся, волосы разметались… Пиф-паф! — молодая переводчица «Интуриста» прицельно палит из пистолета. Милена падает. Встает. Снова падает. Раиса Юрьевна кровожадно усмехается: «Хватит с нее, Зина. Пусть издыхает, гадина». Зинаида прячет пистолет в сумочку, облизывает спекшиеся губы. «Да, хватит. Получила сполна». Обе гангстерши удаляются. Милена ползет по тротуару, слабо взывая о помощи. АВТОНОМОВ, ГДЕ ТЫ?

— Знаете… пусть он зайдет ко мне домой. Я сейчас уйду с работы… я не в состоянии работать, понимаете?

— Как не понять, Милена! Одно могу сказать: мужайтесь. — КОММУНЯКИ НЕ ПЛАЧУТ.

Автономов, дружище, ты можешь гордиться. Из-за тебя едва не пролилась кровь. Три женщины оспаривают право владеть тобой. Первая — Раиса Юрьевна. Она, безусловно, страдает. Она не может представить свою дальнейшую жизнь без тебя. Где найдет она заместителя, равного тебе по многолетней безответности, по щедрым душевным качествам? Такого больше нет в живой природе. Ты — раритет, Автономов, в некотором роде. Невозможно определить твою стоимость ни в рублях, ни в баксах. Ты — национальное достояние. Я счастлив, что мне довелось быть с тобой в одной связке. ТРАМ-ТАМ-ТАМ. БУМ-МУМ-БУМ. Надо выпить крепкого индийского чаю, очухаться и продолжать жизнедеятельность. Мы, пенсионеры, ядрена вошь, крепки на сгиб и излом — правильно говорю?

В ответ раздался телефонный звонок. Константин Павлович напористым голосом подтверждал, что он, безусловно, крепок на сгиб и излом.

— Я провернул кучу дел, а ты чем занимался? — начальственно спросил он.

— А я пребывал, Костя, в объятиях Морфея.

— Жизнь проспишь, смотри. Мила звонила?

— Милена твоя звонила, Костя. Только что.

— Да? Только что? Откуда? Ее служебный молчит. Что сказала?

— Она хотела побеседовать с тобой, но вынуждена была довольствоваться мной. Замена неравноценная, понимаю.

— Что сказала? Что сказала? Не трепись. Говори ясно.

— В двух словах так, начальник. Ее посетили Раиса и Зинаида. У них состоялась беседа. Недружественная, как я понимаю. Милена на нервном срыве. Она ушла домой. Тебе следует ее навестить, так она просила. Внятно изложил?

Автономов молчал.

— Эй! Ты на проводе?

— Здеся я, здеся, — послышался его помрачневший голос.

— Ты все понял?

Понял я, понял. Вот негодяйки! Не удержались. Сильно, говоришь, расстроена?

— Рыдала.

— Неужели?

— Да.

— Ну, этого я им не прощу! За это они ответят!

— Перед международным судом в Гааге? — уточнил я.

— Еще смеешь острить в такой острый момент, писака! Ты будешь дома?

— С твоего позволения, я отлучусь.

— Куда это?

— По личным, извини, делам.

— Какие у тебя личные дела! Нет у тебя никаких личных дел!

— А вот ошибаешься. Есть. Загляну я, Костя, в издательство, а потом в писательскую. Там уже, наверно, меня похоронили. А потом пойду в детскую поликлинику.

— Вот-вот! Это в самый раз. Ты в детство явно впадаешь. Да! Ты слышал? Убили Дудаева.

— Да ну?! — поразился я. — Кто? Каким образом?

— Пока неясно. Разные версии. Ну все! Еду к Милене. А ты вечером будь дома.

— Не обещаю, Костя. На всякий случай ключ положу под резиновый коврик. И взрывчатку туда же. Для тебя.

— Остряк хренов!

— Да, я такой.

— Все. Прерываю связь.

Он исчез, а я стал готовить себя к издательству, к писательской организации и особенно к детской поликлинике, где рассчитывал попасть на прием к терапевту Наталье Георгиевне Маневич. Коклюш, доктор. Дифтерит, доктор, бормотал я, бреясь перед зеркалом в ванной комнате. Может быть, свинка. А возможно, проказа души, доктор. Тяжелые путешествия с боку на бок. Осознание близкой гибели. Лекарства не впрок. А вы можете помочь, доктор. Ваше постоянное, прижизненное присутствие рядом со мной целебно. Ибо, как выясняется, БЕСПЛОДЕН И ЖАЛОК ОДИНОЧКА ХОЛОСТЯК, ОТВЕЧАЮЩИЙ ТОЛЬКО САМ ЗА СЕБЯ. Я неосторожно резанул бритвой, и на подбородке проступила кровь.

Таким образом, поначалу пролилась моя кровь, правда, в ничтожной дозе… А К. П. Автономов позвонил уже под вечер. Он сообщил без вступления, деловым, сухим голосом, что дня два-три будет отсутствовать и я могу распоряжаться самим собой.

— Спасибо, Костя, — поблагодарил я его. — Это очень кстати.

— Почему кстати?

— Видишь ли, я жду гостью. Ты был бы сейчас не к месту.

— Гостью? — недоверчиво переспросил он. — Кто такая? Я знаю?

— Возможно, знаешь. Не помню, знакомил ли я вас.

— Фамилия? Имя? — потребовал он.

— И возраст, да? И семейное положение? И образование? И политические воззрения? И происхождение? Степень знатности? Это тоже тебя интересует?

— Ладно, не тяну за язык. Опять, значит, взялся за распутство?

— Не хочу отставать от тебя, дружок.

— Не смей нас сравнивать! Мы антиподы. И вот что. Я сказал, что ты можешь распоряжаться собой. Но это не значит, что ты абсолютно свободен.

— Да?

Да. Будь на стреме. Контролируй звонки. Не уходи надолго из дома. А уходя, оставляй записки, куда ушел.

— Шифром писать?

— Печатными буквами. Иначе твой почерк не разобрать.

— Слушаюсь. А ты где будешь обитать?

— У Милены.

— Не на даче?

— У Милены, говорю. На даче я буду, видимо, в субботу и воскресенье. Ты помнишь, где она?

— Смутно.

— Направо от ворот нового кладбища, вдоль речки, третья по счету. Двухэтажная. Голубая. С флюгером на крыше. Встретимся там.