Денис Драгунский - Третий роман писателя Абрикосова

И он засмеялся, стал путаться в своем пальто, никак не мог попасть в рукав, и вдруг ни к селу ни к городу стал уговаривать Абрикосова пойти к нему референтом, а через годик – готовый начальник референтской группы, как раз нужен такой эрудит.

– Эрудит… – захихикал он. – Кто ты и кто она? Чуешь разницу, филолог?… Значит, сама убежит, вспомнишь Лалаянца… В общем, жду на той неделе, ближе к пятнице. Две фотокарточки шесть на четыре…

– Несерьезно, Савельич. – Абрикосов застегнул на нем пуговицы.

– Ты, главное, слушай Лалаянца, – бормотал тот. – Ляхов-Лалаянц плохому не научит…

Он снова отяжелел, стал прикрывать глаза и прислоняться к стенке, и вообще он мог просто свалиться с лестницы, и поэтому Абрикосов свел его вниз и усадил в машину, сдал с рук на руки пожилому благообразному шоферу.

Когда он вернулся и вошел в комнату, то увидел, что Алена стоит у стола, повернувшись спиной к двери, и что-то делает над раскрытой папкой со своими стихами. Он шагнул к ней, она обернулась, у нее дрожали руки, и слезы текли по щекам, она бросилась к нему, папка свалилась со стола, и клочья стихов рассыпались по полу.

– Нет, нет, нет, – шептала она, обнимая его, – нет, никогда, только ты, ты, ты… Нет, только ты… – Она больше ничего не могла выговорить, и целовала его, плача и дрожа, целовала его лицо, плечи, руки, грудь, потом бросалась к его столу, целовала его бумаги, книги, карандаши и пишущую машинку, и снова обнимала его, преданно и жадно, и никогда им не было так хорошо.

Ни раньше, ни потом.

Потом Абрикосов сидел на полу, подбирал и склеивал липкой лентой разорванные листочки, а она лежала на диване и говорила, что Ляхов – просто негодяй и завистник. Навозный жук.

Ляхов-Лалаянц позвонил во вторник. Была срочная возможность напечатать три стихотворения. Точнее, две страницы, ну, так, плюс-минус, как раз и выйдет три стихотворения. Он четко продиктовал телефон и фамилию человека, которому надо было позвонить не позднее завтрашнего утра. Позвонить и сказать – от Ляхова. Он все знает. Три стихотворения.

– А какие стихи? – растерялась Алена. – Какие именно?

– На ваше усмотрение, Лена, на ваше усмотрение! – почему-то рассмеялся Ляхов. – Простите, Леночка, у меня коллегия начинается… Да, я проконтролирую сам… обязательно проконтролирую. – И непонятно было, кому он это сказал – ей или кому-то, кто был у него в кабинете.

Смешно, но эти три стихотворения заметили. Их перепечатал латышский журнал «Родник», и еще один «Родник», но только белорусский, с предисловием тамошней довольно известной критикессы Антоси Марцинкевич. Эта самая Антося была в Москве и брала у Алены что-то вроде интервью – вернее, они просто встретились и поговорили полчаса. Встречались в выставочном зале на Крымском, там очень удобно, много разных закутков с мягкими креслами, и Алена рассказывала, как была эта дама одета – такое огромное черное платье в пол, с широким кушаком, и на руках разные браслеты с шариками, из серебра, и вообще не поймешь, сколько ей лет – мужская стрижка и почти не красится, а глаза голубые-голубые. И на коленях держит магнитофончик, совсем крохотный, в сигаретную пачку, и кассетка видна, совсем непонятно, как такая что-то записывать может – как футляр для безопасных бритв.

Абрикосов слушал, стоя у окна и глядя на улицу. Там около остановки продавались апельсины. Парень в грязном халате и синей шапочке кидал их в пластмассовую миску и швырял на весы, потом ссыпал в подставленные сумки и сетки. Абрикосов подумал, что вес этой пластмассовой миски должен непременно учитываться при взвешивании – но насколько точно, вот вопрос, и сколько, интересно знать, кладет в карман на этом деле продавец, парень с неглупым нахмуренным лицом – Абрикосов видел его лицо, когда тот оборачивался набрать апельсинов из ящика, и казалось, что было слышно, как они падают в миску, – и еще Абрикосов подумал, что чудо, то самое чудо, о котором он мечтал, располагая в уме картины будущего, – кажется, это чудо происходит. Правда, не с ним. Но зато рядом. Прямо в его доме.

– Но ты меня хоть поздравляешь? – спросила Алена.

– Конечно, поздравляю! – И Абрикосов резко обернулся, предварительно улыбнувшись, как только мог радостно, искренне и безоружно.

– Давай тогда выпьем?

– Ладно, – махнул рукой Абрикосов. – Давай!

Потому что за стихи Алена получила сто восемь рублей. Она купила Абрикосову зимние сапоги за шестьдесят, себе духи «Сикким» за тридцатку, а на сдачу – две бутылки шампанского и яблок. За сапоги Абрикосов очень обиделся и поэтому не захотел пить это самое шампанское, хотя, конечно, обмыть первую публикацию надо было. В общем, шампанское полтора месяца проторчало в холодильнике. Но уж сейчас отказываться было бы совсем глупо и обидно для Алены. Поэтому он сбегал на кухню, принес большие стеклянные стопки, на ходу чмокнул Алену в щеку, ловко открыл бутылку, стрельнув пробкой и не пролив ни капли, разлил, умело ведя струйку по стенке, чтоб пена не набегала, и весело чокнулся с Аленой:

– Ура!

– Ура, – сказала она, неумелым залпом выпила, заморгала заслезившимися глазами и потянулась к Абрикосову.

Он обнял ее, посадил на диван, ласково и неторопливо провел ладонью по ее затылку и худому плечу, ощутил ответную дрожь ее тела, придвинул поближе к дивану стул, переставил на него шампанское и стопки, снова разлил, протянул стопку Алене, уже забравшейся на диван с ногами, и вдруг услышал телефонный звонок. Телефон стоял на кухне.

– Черти, – сказал Абрикосов, вставая.

– Ну их… – Алена потянула его за рукав.

Абрикосов постоял в раздумье. Телефон позвонил еще раза три и замолк.

– Ну и вот, – сказала Алена и подняла стопку с шампанским. – За тебя. Только за тебя.

– За твои успехи, – возразил Абрикосов.

– Нет! – ощерилась Алена. – Я сказала ведь – только за тебя!

– Маленькая моя, – сказал Абрикосов.

Снова зазвонил телефон. Абрикосов вздохнул и двинулся на кухню.

– Не ставь! Бокал не ставь! – закричала Алена вслед.

Через несколько мгновений Абрикосов появился, неся в одной руке стопку, а в другой – телефон. Трубка была зажата у него под мышкой, телефонный провод волочился по полу.

– Елену Ивановну, – негромко сказал он, подавая Алене трубку. – Я же говорю – за твои успехи! – И выпил один.

Дело в том, что Ляхов-Лалаянц Валентин Савельевич, просматривая планы недавно созданной при его конторе и по его личной инициативе Редакции экспресс-изданий, обнаружил там в числе прочего сборник стихов одного не так чтобы уж очень знаменитого, но вполне преуспевающего поэта. «Ишь ты его!» – наверное, подумал про себя Ляхов – неизвестно, этими ли точно словами, но то, что подумал, – это совершенно неоспоримо, потому что буквально на следующий день было координационное совещание по планам всех московских издательств, где Ляхов обнаружил тот же самый сборник в редподготовке издательства «Советская Россия», то есть указанный не слишком знаменитый поэт решил сыграть, что называется, вперегонки. «Ишь ты его!» – произнес Ляхов-Лалаянц на этот раз уже вслух, а потом, после совещания, единоличным волевым решением вымарал сборник ловкого поэта из планов Редакции экспресс-изданий – благо он был не только ее инициатором, но и председателем редакционного совета. Черканул на левом поле корректурный хвостик, означающий изъятие, написал рядышком: «гот. изд. Сов. Рос. – Л.», – обвел это свое объяснение кружочком, разыскал в записной книжке телефон Абрикосова, продиктовал его по селектору секретарю и велел в ближайшие дни соединить его – но уже не с Абрикосовым, а с Аленой.