Денис Драгунский - Третий роман писателя Абрикосова

И останется до конца дней своих, вдруг подумал Абрикосов. Он стоял у своего подъезда. Дверь, обитая рейкой, была непрочной, но постоянной, как деревянный обелиск. Абрикосов толкнул дверь и вошел в тамбур, вытер ноги о раздавленный картонный ящик.

Войдя в квартиру, он увидел, что она сидит на диване, глядя в одну точку. Абрикосов подумал, что она опять сочиняет , и захотел было внутренне съязвить по этому поводу, но заметил, что она не качает головой и не прищелкивает пальцами, а просто сидит и молчит. Абрикосов размотал шарф, носовым платком вытер взмокшую шею, снял свитер через голову, вошел.

Рукопись романа в папке лежала на столе. Тесемки были завязаны аккуратным бантиком, это Абрикосов хорошо запомнил.

Алена молчала. Он отодвинул кресло от стола, сел.

– Я прочитала, – вдруг сказала Алена.

– Все?

– Все.

– Там ведь страниц восемьсот. Восемьсот пять страниц.

– Ничего, – глядя в сторону, сказала она. – Я очень быстро читаю.

– Ну и как, интересно? – стыдясь страха, спросил он.

– Очень, – сказала она и замолчала.

Она молчала, он, вздохнув, поднялся с кресла, шагнул в сторону двери, желая выпить чаю на кухне, коль скоро тут с ним не хотят разговаривать, но Алена вскочила с дивана, вдруг обняла его и опустилась перед ним на колени, продолжая обнимать его ноги, он неуверенно погладил ее по голове, и она подняла к нему свое зареванное лицо – и он вмиг простил ей ее неожиданную славу, звонки и визиты, и то, что она была лучше и талантливей его, – потому что, значит, он тоже чего-нибудь да стоит, если такая художница после прочтения его романа плачет, стоя перед ним на коленях.

– Сережа, – сказала она, всхлипывая. – Ты… Ты самый умный, самый… самый образованный, в смысле самый знающий на свете… Ты больше всех на свете знаешь и понимаешь… и про философию, и про историю… – У нее зуб на зуб не попадал почему-то. – И все это страшно интересно, интересно – это даже не то слово, прочитаешь – другим человеком становишься на самом деле… Я же все это тайком от тебя читала, ты меня только прости, ладно?

– Ладно, – улыбнулся Абрикосов. – Прощаю, раз такое дело! Ну давай… – И он попытался поднять ее с пола.

– Прости меня, – сильней прежнего заплакала она, вырываясь и не желая встать с колен. – Прости меня, ты самый лучший и самый умный, – она набрала воздуху побольше, – но это не литература! Сережа, это не роман, вот убей меня на месте, но я не могу тебе врать, лучше меня выгони и прокляни, а врать не могу, это ужасно!

– Что ужасно? – спросил Абрикосов. – Что не можешь врать? Отчего же? Это даже мило.

– Нет! Ужасно – то, что ты написал! Это не плохо, не бездарно, это даже хорошо, наверное, но это не литература, не знаю, как объяснить, это не роман, и все. – Она поднялась с пола, растирая коленки. У нее вдруг высохли глаза и голос изменился, стал спокойный и скучный. – Прости меня.

– Ради бога, – равнодушно выдохнул Абрикосов. – Можно вопрос?

– Сережа, – она взяла его за руки, – Сережа, ты что?

– Я сказал – можно вопрос?

– Сережа, – ее глаза снова покраснели, – ты на меня обиделся, да? Сережа, но… – Она запнулась, как будто хотела сказать что-то особенно важное, но потом раздумала. – Наверное, я просто ничего не поняла. – Она вздохнула. – И вообще, ты меня не слушай. Я дура и леплю что попало, а роман, конечно, отличный.

– Не надо! – И Абрикосов раздраженно стряхнул ее руки со своих запястий. – Не чужие, надеюсь… Ну, расскажи поподробнее. Да, кстати, я ведь вопрос хотел задать. Вот – не литература. Не литература? Отлично. А что же это такое? – И он побарабанил пальцами по папке с романом.

– Не знаю, – сказала Алена, не глядя на него. – Может быть, философский трактат. Или историческое рассуждение. Или просто заметки умного человека. Не знаю, ты ведь филолог, ты лучше меня можешь рассказать, а я только знаю, что никакой это не роман. И даже не повесть.

– К сожалению, ты хотела сказать?

– Отчего к сожалению? – длинно вздохнула она. – Я, Сережа, вот почему плакала… Я говорю, как есть, ты извини меня, если можешь. Я потому плакала, что ты все со мной сделал, так меня воспитал и обучил, и вообще, просто из грязи в князи поднял, глупо звучит, но я серьезно говорю… а я, значит, тебе должна говорить неприятные вещи… Но я даже не поэтому плакала, а потому, что ты только зря силы свои тратишь и свой ум драгоценный.

– Весьма признателен, – сказал Абрикосов.

– Не перебивай!! – вдруг закричала она. – Я дело говорю!! Ты не тем всю дорогу занимаешься, только зря себя мучаешь! – Она перевела дыхание. – Сережа… Помнишь, Ляхов тебе что-то там предлагал, я случайно услышала, когда посуду мыла, а он в прихожей тебе предлагал в референты или что-то в этом роде. Нет, в референты – это глупо, конечно, не с твоими мозгами в референты идти…

– Благодарю, – сощурился Абрикосов. – Как это лихо ты все разбросала, кому с какими мозгами куда идти. Здорово получается!

– Зато так короче получается объяснять! – снова закричала Алена. – Если сам ничего не понимаешь!.. Сережа, послушай. Попроси у Ляхова хорошее место. У него в конторе есть научные консультанты, у них, по-моему, есть целый научный отдел… или что-то вроде, я точно знаю. Или еще где-нибудь, он сделает, он тебя любит и сможет… А хочешь – я попрошу.

– Ты?! – задохнулся Абрикосов.

– А что? Так и так, скажу, Валентин Савельевич, помогите, вы мне так помогли здорово, а теперь, пожалуйста, Сереже помогите, а то нечестно получается… – И она развела руками.

– Мило, – сказал Абрикосов.

Значит, она не только считает себя вправе раздавать похвалы и порицанья, не только считает возможным подавать ему советы, как и где устраивать дальнейшую жизнь – она еще собирается просить за него! Составлять ему протекцию. Всего девять месяцев – и вот, полюбуйтесь, какой ребеночек получился.

– Очень мило, – повторил Абрикосов.

– Обыкновенно, – сказала Алена. – Потому что тебе надо жить нормально, по-человечески.

– А я как живу?

– Не знаю. – Алена села на диван, опустила голову. – Не знаю, не знаю, ничего я не знаю, не понимаю… Может быть, ты прав, а я просто не доросла, не дожила, все может быть… – И она, хлопнув ладонями по дивану, встала и пошла к двери.

– Все? – спросил Абрикосов. – Дальнейшей беседой я не удостоен?

– Половина второго, – сказала Алена. – Давай лучше спать ложиться.

Когда легли, долго не могли заснуть. Лежали в темноте, глядя в потолок, – Абрикосов, не шевеля головой, вывихивал глаза, глядя влево, и видел, как в заоконных бликах, в дальних фонарных отсветах поблескивают немигающие глаза Алены. Они лежали, боясь пошевелиться и даже громко вздохнуть, боясь нечаянно коснуться друг друга, лежали холодно и неподвижно, на спине, закинув головы и сложив руки, словно какой-нибудь средневековый герцог и его верная герцогиня, высеченные на могильной плите из цельного куска мрамора, в северном приделе храма Святой Екатерины, в городке Глюкберг-ам-Майн, и Абрикосов очень хотел спать, но не желал заснуть раньше Алены, и ждал, когда она задышит ровно и сонно, и дождался, и опустил ресницы, и опустился в холодный каменный сон.