Евгений Федоров - Проклятие

Как-то Анна Ильинична заскочила к нам, какое-то лекарство срочно требовалось, вынь да положь, она была необыкновенно мнительной (как же с такой невероятной сверхмнительностью она в лагере существовала?), ей всё время казалось, что напасти так и прут на нее толпой, до чрезвычайности увлекалась лекарствами, педантично и непрестанно лечилась, любила лечебные процедуры, дорвалась, по докторам шлендала, благо была прикреплена к классной, ведомственной поликлинике, пропускали ее за заслуги вне очереди, никто профессионально не хватал за рукав: “вас здесь не стояло”; словом, в этот раз что-то у нее разболелось, одновременно насморк прошиб, расчихалась, температура вообще-то нормальная, какого-то лекарства не оказалось (катастрофа!) в привилегированной аптеке, где она прикреплена, одно к одному, как на грех, вообще-то аптека хорошая, на редкость, в данный момент не оказалось, и она заскочила на нашу Кухню , а нас тут словно черт дернул за язык (угораздило!), неловко рассказывать, однако придется сознаться, что именно в тот раз, именно на нашей интеллигентной Кухне , именно мы открыли глаза Анне Ильиничне на то, что происходит в срамных и печальных Березняках, для пущей убедительности плеснули желчи, постарались, прокололи пелену ее слеповатых, восторженных глаз… Да мы вовсе не подозревали, упаси боже, что наша просветительная кляуза таит в себе роковые, страшные последствия, а Анна Ильинична была не такой, чтобы пропускать гадости мимо ушей, имеющий уши да слышит, уразумела, взбеленилась, именно наши подстрекательства подвигли ее на решительные действия. Мы натравили, просветили, науськали: фас! — да всё по глупости, к слову пришлось, бес попутал. Виноваты, вывалили ей горькие истины и много лишнего, объяснили, что не одна высокая, чистая и заоблачная философия царит в философской обители, где уединились и отшельничали оголтелые умники, а кое-что еще, ищущая юность ударилась в религию, там, в Березняках, свило гнездо новое ревностное русское православие, истинные филадельфийцы завелись и развелись, в подвигах аскезы просияли, торжество мистики, агрессивно чадят, озорно волну гонят, пытаются нас, взрослых, видавших виды и знающих жизнь, обратить в свою веру, зла на них не хватает, за их идеологией мы прозрели умопомрачительные уродства и срамные художества…

Имели на это право, не досужие сомнительные, непроверенные сплетни, а как в аптеке; дело в том, что юные теологи и юные философы взяли такую моду: из распрекрасных философских Березняков делали агрессивные набеги на нашу Кухню , балду гнали, проповедовали, проговаривались, хвастались большой философской семьей, не знающей разводов, учили жить, развязно вещали, а в нас поднимался консервативней мятеж, распирал, бурлил, а они всё дальше, всё настырнее бахвалились, разводили откровенную хлестаковщину, всё о Третьем Завете, об эпохе Духа Святаго, Господа животворного. Желая хорошенько, густо насолить младой зарвавшейся поросли и решили мы использовать Анну Ильиничну в качестве тарана, вывалили ей всё, что знали и о чем догадывались. И она сразу клюнула на навет: муха укусила, ядовитая, душа ее взъерошилась дикобразом, бедняга взвилась ракетой, взовьешься, такое прослышав, исполнилась праведного гнева и стала на тропу войны: уличать, разоблачать, выводить на чистую воду, рванулась, руша установленное расписание, вся, как в чаду, как подхваченная вихрем, с сумасшествинкой в сверкающих адамантах (какая там апатия!), вперед в Березняки! пресечь безобразия! пресечь Таврионов! с корнем вырвать зло, кто-то словит! кто-то огребет! (терпение лопнуло, не попадайтесь под горячую руку, о каком терпении может быть речь, тут принцип, волевая установка на скандал) кому-то врежут!

А свихнувшиеся философы не ждали вовсе, что принесет ее нелегкая, что безумная старуха бесшумно нагрянет, ворвется неистовом смерчем, застанет праведников врасплох за молитвой, псалмопением; они не удосужились даже крючок набросить, подстраховаться, не остереглись, объективная, черная, художественная (еще говорят — символическая) игра случая, оплошность, халатность, всё, как нарочно, как на зло, лукавый подстроил, о полезном крючке вовсе забыли: вечеря, сверхъестественное божественное установление, медитации, пир сердца, молитвенное созерцание перерастает в свежий готический порыв к Абсолюту и Первосущности, полное и простодушное забвение себя, расцветает, цветет агапа во всю и махровым, пышным цветом, порыв восторга, экстаз феноменального дикого танца, если это действо допустимо назвать танцем, вообще-то это было безудержное верчение на пятке правой ноги, хлыстовский проверенный, точный прием, хоровое, свальное спасение, слияние и единение с беспредельным, абсолютным и вечным Началом…

Они разгорячены, серьезнейший, ответственнейший момент. Пунктир, суть (разумеется, это наша реконструкция, но что-то такое было, раз тайна, значит, есть что скрывать!): во всю ухают, бухают юные сердца, кульминация мистического оргазма, всё в соответствии с ритуальной литургической формулой, намечается церемониальная смена партнерш, девочки в буквальном и точном смысле слова идут по рукам, сложный номер, требующий дьявольской ловкости, с первого раза у вас не получится, тренаж, навык нужен, проворство, притом поразительное проворство, и сверхъестественная энергия, секрет этого акробатического действа, изловчения, видимо, ныне утерян или представляет великую тайну; постороннему, не участвующему в мистерии, профану, не положено лицезреть священное безумие, глазеть, разинув профанную пасть, на таинство, символизирующее и воплощающее великую гармонию, музыку сфер, раскрытую, разжеванную еще божественным Платоном, таинство из таинств, гимн жизни, сверхобедня — сие очевидно и без комментариев…

А Анна Ильинична была оголтело, исчерпывающе и как стеклышко безрелигиозна, как подавляющее большинство ее сверстников (таково все поколение, даже несколько поколений, И долго, долго о Тебе / Ни слуха не было, ни духа ), требуется сильнее, определеннее сказать нечто о еврейском безумии: она инстинктивно, глубоко, чистосердечно и искренне гнушалась православия, была одержимым безбожником в духе небезызвестного Емельяна Ярославского, безжалостно, с неистовой сатанинской злобой штурмующим тусклое, затхлое православное Небо: Бога нет, элементарный, медицинский, надменный факт.

Она глянула в ужасе, как на последнее позорище, не просекла соли метафоры, сути напряженного, сосредоточенного, интенсивного религиозного действа, уникальности ярчайшего, волнующего момента, включая табуированную сакраментальную сердцевину интима, глубокого, всеохватывающего пробуждения, преображения, полноты, плеромы, мистерия уносит вас в высь Неба, просиявшая тварь, необузданная аллилуйя. Ее телесные, объективные, профанные глаза видели диковинную, гадкую, пошлейшую, экспрессивно-дионисийскую, сюрреалистическую (нынче мы бы определили как концептуалистскую) картинку, непристойный кордебалет, противоречащую внутренним нравственным ориентирам и координатам, царапающую глубинный, интимный пласт души, оскорбляющую, шокирующую непосредственное нравственное чувство…