Владимир Баранов - Беседы с собой

Сейчас живут в духовном вакууме.

Но, как известно из физики, все жидкости в вакууме кипят, и первой закипает кровь…

Начальники все это понимают, и быстренько спустившись с трибуны мавзолея в храм, взяли в руки свечи и забормотали “Отче наш”.

И текст короче, и не надо слуха, чтобы без фальши подпевать под …духовой оркестр: “Весь мир разрушим…”

Благими намерениями устлана дорога в ад: они не “мир насилья” разрушили, а развалили насильем полмира.

Святая святых — человеческая жизнь теперь не стоит ломаного гроша, только для воротил большого бизнеса и наших правителей она оценивается в долларах, а для простого смертного она эквивалентна бутылке пива.

Мне местный пьяница похвастался, что поменял “калашникова” и полведра патронов на две бутылки водки какому-то неизвестному бродяге.

Это сколько же нужно гробов заказывать? Я сразу и не подсчитаю… Он и мне предлагал, но мне не надо, вот авторучку я бы купил, а то у меня чернила в старой кончились.

Самая престижная смерть для простого человека — попасть под колеса “мерседеса”: коли повезет, то в редком припадке раскаяния или в приступе благотворительности хозяин может отвалить деньжонок на кремацию и поминки.

Так вот, о молоке,

Я лично восемь месяцев в году молоко не пью, поскольку очень дорого, дороже ровно в два раза, чем в деревне, но ради справедливости скажу, что трижды за это время я покупал творог и два раза сметану.

Я в недоумении каждый раз держу пенсию в руках — если разделить деньги на тридцать дней, то выйдет такой мизер, что ничего не купишь.

Нет, надо шевелить еврейскими мозгами.

И я делаю гениальнейшее открытие в области экономики и социологии: чтобы прожить на эти деньги— следует как можно реже ходить в магазин, стараться по возможности этого избегать, и пока это незатейливое изобретение мне здорово помогает.

Правда, ночью очень хочется есть…

У меня теперь два времени года: лето, когда я живу, и все остальное время — суровая зима, когда я пытаюсь дожить до лета.

Я думаю о судьбах гениев: печальный перечень, трагический конец. У истинного гения один удел: он должен быть казнен, как крайний случай — животное прозябание в доме скорби. И независимо от формы управления, будь то тирания или наша большевистская охлократия, общество отторгает гения, а социум, напялив на себя его мысли, словно новые одежды, и поплакав для приличия, взгромождает его в бронзе или мраморе на пьедестал, хотя он, кроме собственной жизни, ничего не хотел иметь.

Греки по ложному доносу двух мерзавцев приговорили к смерти своего гения Сократа при самой лучшей из пяти возможных форм правления — при демократии. Проголосовали, и большинство сказало: “Смерть!” Как видим, большинство не всегда бывает право, для этого нужна высокая культура всего населения, которая нарабатывается сотни лет.

Какая демократия может иметь место среди людоедов? 3ачастую бывает право меньшинство, а то и один-единственный, тот самый пострадавший, которого съедают.

Друзья предложили Сократу в ночь перед казнью побег, но он предпочел выпить цикуту и уйти из жизни самому. Его сограждане созрели, потеряв его, покаялись, наказали доносчиков и поставили ему памятник. Казнив своего гения, они как народ стали лучше и умнее, они стали культурнее. Поэтому Сократ и отказался от побега, ибо он хотел добра своему народу.

Трагический сценарий не меняется, меняются одежды на героях и статистах пьесы: отщелкали столетия-секунды на циферблате Вечности, и к трибуне форума под злобный вой сограждан подходит на вид невзрачный отрешенный немолодой человек. Это академик Сахаров, и он уже знает свою участь: сейчас его будут морально линчевать.

Он не умер дома, как многие считают, он задохнулся в атмосфере ненависти, а сил хватило только дойти до своей постели…

Человечество в целом не в состоянии уберечь своих гениев от их трагической судьбы, но каждый мыслящий человек в отдельности должен хорошо знать свою роль статиста в этой вечной драме.

Я с теми, кого казнят.

Сократ подходит, задумавшись о чем-то, к чаше с ядом.

Я рядом, предлагаю ему свою одежду и лодку у причала, чтобы он мог бежать. Он отрицательно качает головой.

Оплеванный и окровавленный Иисус умиротворенно и спокойно ложится на свой крест, он уже все знает, он собрался с духом, чтобы достойно вынести мучения. Я, римский воин, незаметно ослабляю веревку на одной руке. Он взглядом меня благодарит.

Джордано Бруно последний раз глядит на солнце и думает о чем-то своем, не замечая суеты и палача в сутане, который поджигает хворост в поленнице у его ног. Я верующий в толпе и молю Бога, чтобы он задохнулся, прежде чем огонь начнет лизать ему колени.

Вот Достоевский на эшафоте, но я вижу, как мчится всадник с указом царя. Я первый подхожу: снимаю петлю с шеи и сдергиваю черный колпак с головы. Я знаю, что он скажет о моем народе, но это не играет роли, ведь гений должен жить, ибо его ошибки и прозрения — это камень в здании нашего общего дома, который называется культурой.

Вот академик Сахаров, задыхаясь в отраве злобы, отшатывается от трибуны. Моя задача поддержать его, помочь ему добраться до постели. Я так же, как и многие, хочу, чтобы перед смертью он увидел лица людей, которых он любил, он это заслужил всей жизнью.

Они идут и идут бесконечной чередой по истории к своему печальному концу…

Когда же мы научимся их защищать? Ведь их так просто отличить от лжепророков и злодеев: они готовы умереть во имя истины и блага человека, а те, другие, ради этой цели убивают сами.

Пустует одиноко стул, как знак вопроса, и рукопись-сирота на крышке сундука, раскинув в ожидании страницы-руки, еще надеется: вернется блудный отче, погладит по листочку и начнет писать. Нехорошо бросать любимых чад — великий грех!

Книги — это дети, они несут в себе пороки и добродетели родителей, они такие же, как те, кто их писал, и факт публикации здесь не играет роли, поскольку это не существенно, и с последним написанным словом они начинают собственную самостоятельную жизнь.

Я пока понятия не имею, как будет выглядеть последняя страница, но хочется, чтобы эта крошечная книжка была, как умная, печальная, немного ироничная и ласковая дочь, которая не приемлет зла и фальши, и я уже сейчас боюсь, что рано или поздно мне с ней придется расставаться, как той разлукой-ночью с Соней в Шереметьево.

Слово… Ответственность за слово… Немногие из взявших в руки перо или говорящих вслух при людях, в особенности среди власть предержащих, задумываются о том, к чему приводит слово изреченное: по своим последствиям оно сопоставимо с самыми жуткими стихийными бедствиями. Необдуманно брошенное слово и необузданная стихия приводили к адекватным результатам по числу человеческих жертв и разрушений. Мы убедились в этом на примере духовных и стихийных катаклизмов на Юге и на Дальнем Востоке России.