Евгений Даниленко - Ангелочек

Низкошапский говорил о том, что его карьера, в общем-то, не задалась. Что он, не самый плохой актер, по крайней мере, не из последних, оказался не нужен в современном кино. Такое бывает. Но на попечении у него престарелая мать и малолетний сын, которого он воспитывает один, после гибели жены шесть лет назад в автокатастрофе. И вот, приходится заниматься не самым почтенным делом…

— Но зрители вас так встречают! — возразила малышка.

Низкошапскому хотелось ответить, что зрители точно так же встретят любого, чью физиономию размером с дом двадцать раз покажут на экране, однако, внимательнее взглянув на малышку, сказал иное:

— Давайте, я вам руки погрею.

Стащив с малышки перчатки, он принялся дышать на ее пальцы.

— Георгий Львович, — прошептала малышка, чувствуя, что ее тащит неизвестным теченьем.

Он спросил, приближая к ней лицо:

— Что?..

Уперевшись в грудь Низкошапскому, малышка хихикнула:

— Сколько вы получаете за одно выступление?..

— Двадцать рублей, — по инерции придерживаясь принятого дружелюбно-доверительного тона, отвечал актер, вслед за тем подумав: “Да, глуповата”.

Но неправда! Глупой малышка никогда не была. Просто за весь день она почти ничего не ела. Ветер пробирался под шубку и, под черным маленьким платьем, костенил ее. Кроме того, слишком были напряжены шумом и соблазном минувшего дня малышкины нервы…

В такси, на котором Георгий Львович отправил ее домой, малышка дала волю слезам.

* * *

На следующий день вновь были поездки. И на следующий. Делегация стремилась охватить все городские кинотеатры.

Малышка занимала место в первом ряду, словно впервые узнавала о том, как снимают зимой лето, как лошадь понесла, а Любовь Орлова сказала кое-что, летя под облаками вот с этим моложавым уланским корнетом…

И погружалась душою в сон, замечая себя в квартире с окнами, откуда видны башни Кремля. Приложив руку к виску, она полулежит в кресле. Свободную ее руку сжимает в ладонях фрачный Георгий Львович.

— Дорогая, нездоровится? Может, тебе не стоит ехать?..

На пороге соседней комнаты появляется чистая, уютная старушка. Это престарелая мать Георгия Львовича. Она протягивает малышке нечто, вспыхивающее зеленым и желтым огнем.

— Сие колье я получила в наследство от матушки — петербургской дворянки… Носи его на здоровье!

Слабая улыбка трогает губы малышки. Она принимает подарок, встает, направляется через анфиладу комнат к зеркалу, мерцающему между двух зеленоватых, в черных прожилках, колонн.

Глядя на свое отраженье, с какой-то торжественностью надевает колье.

Мальчик, вылитый маленький лорд, останавливается подле нее.

— Ты моя самая красивая мама!

— Веди себя хорошо, — неловко потрепав мальчика по щеке (она не очень любит детей), произносит малышка, — покуда мы с папой будем на парти. Слушайся бабушку.

Малышка не знает, что еще добавить.

И вот она мчится по улице Горького в белой “Волге”, за рулем которой сидит ее муж, принятый чехословаками за Карела Готта.

* * *

По истечении третьих суток пребывания в О., расписавшись в ведомости, Георгий Львович получил причитающееся ему денежное вознаграждение. Сел с малышкой в такси. Они отправились к малышкиной знакомой.

Знакомая, ее звали Маша, конечно, была предупреждена о визите. Однако при виде прапорщика Белосельцева из фильма “Галоп”, задумчиво певшего под гитару, ахнула, протянула Белосельцеву-Низкошапскому руку, ахнула еще раз, когда гость руку ловко поцеловал, и, польщенная, слегка сбитая с толку, принялась хлопотать.

Ужин с разговорами продолжился часов до одиннадцати. Затем малышка и Маша, захватив грязные тарелки, удалились на кухню.

Десятилетний Машин сынишка, измазанный шоколадным кремом, таращился на телеэкран, где сновали фигурки хоккеистов.

Приятное возбуждение, с которым Низкошапский появился в этой квартире, прошло. Ему было жарко в лыжных шароварах, пододетых под джинсы.

Георгий Львович был частью Москвы, какова она есть. Желая поставить себя на равной ноге с этими шушукающимися на кухне провинциалками, он невольно принужден был лицедействовать. Теперь воспоминание о двух-трех выражениях, при помощи которых он, о, всего лишь слегка подретушировал свой образ, заставляло Низкошапского испытывать нравственные муки.

Вообще он был славный малый. Недурно рисовал маслом московские дворики, ощутимо передавая в своих картинах атмосферу шестидесятых, когда сам Георгий Львович был так юн и снимался одновременно в нескольких картинах, и все бурлило, и, казалось, вот-вот, там, за следующим поворотом, начнется новая удивительная жизнь!

Появилась Маша. Взяла полусонного сына за руку, что-то говоря ему, увела в прихожую. Минут через пять, в пальто, пуховом платке возникла на пороге.

— До свидания, — преувеличенно громко и весело заговорила она. — Спасибо, что зашли!.. Приятно было познакомиться!

— Мне тоже очень приятно, — по-снайперски попадая в Машин радушно-игривый тон, откликнулся Низкошапский.

Входная дверь захлопнулась, щелкнул замок.

“Черт, — запоздало подумалось актеру. — Куда она на ночь глядя? И потащила ребенка за собой…”

В комнату входит малышка. Вид сконфуженный.

— Я говорила ей! А Маша… Она к маме ночевать пошла.

Словно в пьесе, возникает неловкая пауза.

“Все-таки необыкновенно хороша”, — думает Низкошапский.

Он просит малышку присесть. Начинает легонько прижимать к губам ее пальчики.

“Может, это так и положено, — проносится в голове малышки. — А я… ничего не понимаю!”

— Георгий Львович, — совсем как недавно на набережной, шепчет она.

Низкошапский, человек деликатный, поняв состояние девушки, оставляет в покое ручки. Поставленным голосом негромко декламирует стихи Есенина, Киплинга, Шелли…

Малышка не особенно смыслит в поэзии. Но от жгучих, клокочущих строф, читаемых профессионалом, в ушах у нее начинает шуметь.

Покосившись на слушательницу, актер с неподдельною нежностью шепчет:

— Лапушка, — и целует малышку в губы.

В поцелуях, чтеньи стихов ночь пролетает незаметно.

* * *

Закрыв за актером дверь, малышка (правда, не отдавая себе в этом отчета) испытывает облегчение. Смотрит в зеркало. Лицо немножко осунувшееся, но поистине чудесны глаза! Сложив губы трубочкой, малышка издает чмокающий звук.

Направляется в ванную, и вдруг — какой-то укол… “А говорил, — неожиданно насмешливо думает она, — в чемодане в Москву увезу!” Ей становится досадно — нет, не за свои неосуществившиеся надежды, а за то, что, отправляясь на это свидание, тайком взяла Оленькин гарнитур: дьявольские гипюровые трусики и бюстгальтер.

Приняв душ, малышка простирнула бельишко, развесила его на батарее.