Евгений Даниленко - Ангелочек

Малышка нырнула и, тотчас вынырнув, поплыла, красиво выбрасывая руки. Ленинградец устремился следом, почти настиг ее, но вдруг плеснула волна. Возможный доктор, хлебнув рассола, повернул к берегу.

Этот, по всей видимости, невинный эпизод, отчего-то произвел на малышку отвратительное впечатление. Пригожего ленинградца она перестала замечать. А он продолжал пастись неподалеку, со своих, довольно мелкотравчатых пастбищ грустно взирая на ледяную вершину.

* * *

Заброшенная по дороге в Коми на Кубань, последнюю неделю малышка принуждена была провести на родительской вилле.

В саду, во время ее отсутствия, поселился соловей, по ночам давая концерты.

— Опять дурак, — выговаривала малышка матери, — всю ночь не давал спать!

— Какой дурак, доча?

— Да соловей ваш дурацкий!..

Стояла обыкновенная кубанская сушь вершины лета. Куры с раскрытыми клювами сидели в тени акаций. Гуси и утки спали на воде зловонного пруда. Собаки забились в конуры. Деревья стояли с опаленными вершинами. В перспективах улиц мерцали окованные червонным золотом поля.

Не успевала малышка ступить нескольких шагов, как ее белые гэдээровские босоножки (купленные ей на приморском привозе в качестве утешения) покрывались пыльцой от трав, выколосившихся на здешних тротуарах.

Это случилось за день до отъезда. Малышка возвращалась из книжного магазина (куда ходила, чтоб приобрести свежий “Советский экран”), а Казюра двигался ей навстречу. Сначала он не узнал малышку. И выпучил глаза, совсем как ленинградский засранец, накрытый штормовою волной. Проходя мимо, отпускница милостиво кивнула.

— Здравствуй… те, — выдавил из себя Казюра.

— Погостить приехал? — спросила она великодушно.

— Да! Вот моя жена…

— Очень приятно, — улыбнулась малышка стоявшей рядом с Казюрой широколицей, бледной (“Наверное, тоже ленинградка”, — не без злорадства подумала госпожа Заячья Лапка) толстухе в дорогом и новом, но каком-то старушечьем платье.

Казюриха смотрела на малышку не мигая, как орел на солнце.

— Ну, пока.

— Пока…

— До свидания, — сиплым голосом отозвалась толстуха.

“Так тебе и надо, — красиво и стремительно удаляясь прочь, повторяла малышка почти вслух. — Так и надо, мошенник!”

Но если бы ее спросить, что значит “так и надо” и почему “мошенник”, — она вряд ли смогла б объяснить.

* * *

…Прибыв в О., малышка первым долгом связалась по телефону с Ниной. Подруги решили отужинать в самом модном городском кафе под названьем “Мечта”.

Нина явилась… Нимало не запыхавшаяся. Еще издали она раскрывала малышке объятия, крича:

— Наконец-то! С прибытием… Ах, как я рада тебя видеть!

Малышка хотела, и… не смогла сдержать слез. Вся пустота очередного путаного, суетливого, пересохшего лета (опоздание подруги оказалось последней каплей) вдруг обрушилась на нее.

Огладив, отпрукав малышку на скамеечке под кленами в соседнем дворе, и к окнам были приклеены лица пенсионеров, Нина объяснила, что более чем часовая задержка была вызвана тем, что по дороге к малышке, к которой она летела как на крыльях, Нина была вынуждена завернуть к одной прихворнувшей коллеге, чтоб сказать ей слова утешения, ибо у бедняжки рак, отрезали одну грудь, хотят отрезать вторую, и эта женщина, красивая, рыжая, с высшим образованием, вдобавок недавно брошенная мужем, уехавшим на Север за длинным рублем с маленькой, ничего из себя внешне не представляющей библиотекаршей, которая, вот, малышка, какие они, эти мужики, бьет этого мужа по щекам и терпеть не может готовить, — совсем пала духом, необходимо было поддержать бедняжку, вручить купленные на деньги профсоюза путевку в санаторий и фрукты…

Красавицы рука об руку покинули дворик с клумбою, засаженной довольно оригинально кустиками полыни.

В “Мечте”, заказав кружочки из мяса с луком, бутылку венгерского белого, кофе и мороженое (расходы, разумеется, пополам), подруги принялись выкладывать друг другу за истекший период.

Таким образом, Нина оказалась посвящена во все, связанное с карденовскими лодочками, незадачливым пловцом, ценами на курортах, температурой морской воды, сельской тишиной, надоедливостью мух и прочего. Венчала все история о Казюре.

Живо, взволнованно и верно отреагировав на рассказ малышки, Нина не осталась в долгу. Последовало сообщение о Яше, который, насмотревшись фильмов с Брюсом Ли, вообразил невесть что. Не далее как на прошлой неделе он отправился поутру на пляж. И попытался воспроизвести там то, что демонстрировал на экране гонконгский кудесник…

В результате Яша теперь ходит в гипсе, с палочкой. Вернее, не ходит, а день-деньской сидит дома, внимательно глядя на тикающий будильник. Так что стоит Нине опоздать с работы на несколько минут, как следует такой жуткий скандал! Ну, ты, малышка, знаешь…

* * *

Простившись с Ниной на ярко освещенном проспекте, малышка, подняв руку, остановила частника. Водитель зеленого “Москвича” подвез ее до Завертяевой улицы. Возле дома Ренаты Юсуповны пассажирка попросила остановить.

Оля уже спала. Пробравшись к себе, малышка разделась, накинула халат и скрылась в умывалке…

Там ее поутру и обнаружила наследница напрасных сокровищ опереточной дивы. Не подавая признаков жизни, квартирантка в позе эмбриона застыла на кафельном грязноватом полу.

Медицинская экспертиза произвела в мертвом теле тщательный и подробный осмотр. Выдвигалась версия: внезапная остановка сердца. Подозревался инсульт. Не исключалась увенчавшаяся успехом попытка самоубийства — например, при помощи редкого яда. Но, в конце концов, медицина была вынуждена признать: причины, повлекшие смерть столь цветущей юницы, таинственны и непонятны.

Ее звали Ангелина. По-домашнему — Ангелочек…

На обряд погребения явились тетя Клава и Петька, Валерий Степаныч с Леной, Гера с мамой, Светлана Пална из управления культуры, Раиса Григорьевна во главе всего коллектива “Художественного”. А также Оля, Нина с Яшей и еще около двух дюжин людей, так или иначе знавшихся с покойной.

Из Киева прибыла старшая сестра. Она доставила мать.

Малышкин батюшка, мы забыли об этом упомянуть, помер в участковой лечебнице во время операции по поводу язвы двенадцатиперстной кишки, года за два до описываемого события. Малышка, извещенная об этом, тотчас кинулась к Нине и, вспоминая, как девочкой с хвостиками пела со сцены сельского клуба, а папа аккомпанировал на баяне, всплакнула и высморкалась в платочек. Однако на похороны поехать не смогла, поскольку собиралась приобрести у цыганки вердепешевый жакет и берегла деньги.

Коренастая, с кожей, спаленной зноем, малышкина родительница поразила присутствующих виртуозным, без слов, плачем. От первобытности его леденели сердца и мерещилась темная степь, над которой сияет голубая подкова…