Фиона Хиггинс - Коллекционер стеклянных глаз

— В карман хочешь залезть, воришка?! — прорычал прохожий и, схватив Гектора одной рукой за шиворот, а другой за подбородок, приблизил его лицо к своему.

Зрелище, представшее перед мальчиком, было не из приятных: всклокоченная седая борода, грязная повязка на глазу. Одноглазый хорошенько встряхнул Гектора и отпустил. Гектор кинулся от него со скоростью, на какую были способны его уставшие ноги, и вскоре уже шагал по широкому, ярко освещенному проспекту Северной стороны…

И вот спустя несколько часов он был в безопасности, среди порхавших вокруг него отцовских бабочек. Южный берег остался где-то далеко. В окно приветливо заглядывала луна. Одна из бабочек, черная как ночь, опустилась на его неподвижную ладонь. Он чувствовал мягкие прикосновения ножек, шагающих по его коже. «Должно быть, недавно вылупилась», — подумал он и осторожно поднес бабочку к лицу, чтобы рассмотреть.

— Гектор?

От неожиданности он вздрогнул и, подняв голову, увидел в дверях отца. Бабочка вспорхнула с его ладони и стала подниматься по спирали к стеклянной крыше.

— Ты что здесь делаешь так поздно? — спросил отец, с тревогой глядя на него.

— Не спится, — пожал плечами Гектор, в свою очередь удивившись тому, что отец все еще на ногах в столь поздний час.

В последние дни у него был озабоченный вид. Гектор решил, что это его бизнес не дает ему покоя. Чтобы отвлечь внимание от себя, он указал на черную бабочку, усевшуюся на белый цветок на ближайшем кусте.

— Я смотрю, у тебя новенькая. Pulvis funestus, если не ошибаюсь.

— Ты прав, — улыбнулся Огастес. — Но обычно ее называют просто чернокрылкой. В большом количестве они производят внушительное впечатление — будто маленькое черное облако. Суеверные люди говорят, что это облако смерти. Эти бабочки обожают цветы Lippia citriodora , лимонной вербены. Не могут устоять против ее цитрусового аромата. Но и в самом деле уже поздно. Зайди ко мне в кабинет — я хочу показать тебе кое-что.

Трава была влажной от вечерней росы. Гектор снял шлепанцы и прошелся по ней босиком, чтобы охладить горевшие ноги. Если отец и заметил это, то ничего не сказал.

В кабинете Огастеса Фитцбодли все стены были заставлены стеклянными ящичками, в каждом из которых сидело по бабочке: тут были темно-коричневые ленточницы, геликониды с зазубренными крылышками, элегантные парусники и репейницы. Гектор знал названия всех этих видов — как популярные, так и латинские — и гордился этим. Огастес увлекся лепидоптерологией, то есть изучением бабочек и мотыльков, после смерти матери Гектора. Он проводил все больше и больше времени наедине со своей коллекцией, и Гектор подумал, что отец будет уделять внимание также и ему лишь в том случае, если он примет участие в этом увлечении. Поначалу приходившие к ним домой пакеты из коричневой бумаги с надписью «Урбс-Умида, лепидоптерологу», внутри которых были коконы, гусеницы и яйца бабочек, вызывали у мальчика брезгливое чувство, но теперь он ожидал эти посылки с нетерпением.

— Вот смотри, — сказал отец и поставил на стол стеклянный ящик вдвое больше других.

Внутри с безжизненной симметричностью раскрыла неподвижные крылья самая большая бабочка, какую Гектор когда-либо видел. Она переливалась мириадами оттенков синего и зеленого цветов, испестренных блестящими пурпурными искрами.

— Papilio ingenspennatus, — объявил Огастес. — Размах крыльев достигает целого фута. Подобно чернокрылке, в коконе она способна переносить очень низкие температуры. Сидит внутри и развивается, а наружу вылетает лишь тогда, когда становится достаточно тепло.

Гектор смотрел на бабочку с благоговением. Он действительно не видел ничего подобного раньше. Даже в состоянии вечного покоя бабочка, казалось, мерцала.

— Ходил на Южную сторону? — неожиданно спросил отец, застигнув Гектора врасплох. — Я видел, как ты вернулся. Вид у тебя был, мягко говоря, довольно взъерошенный.

Отпираться было бесполезно. К тому же отец вроде бы подмигнул ему — Гектору, по крайней мере, так показалось.

— Хотел посмотреть, что там такое, вот и все, — ответил он небрежным тоном, продолжая смотреть на бабочку.

— Понятно… Маленькое приключение. Ну и что ты там увидел? Уродство, грязь, вонь? — Огастес внимательно смотрел на сына.

Гектор понимал, что отец ждет подтверждения. Он, конечно, был прав. Уродство, грязь и вонь оставили неизгладимое впечатление. И вместе с тем при воспоминании о том, что он видел, Гектора опять охватило возбуждение.

— Здесь у нас все очень вежливы и воспитанны, — отозвался он. — Точнее, делают вид, что они такие. Дамы крутят зонтиками и демонстрируют свои новые наряды. Мужчины кланяются, улыбаются и ведут занудные разговоры. Но все это показное, одно притворство.

— Хм… Возможно, в этом есть доля правды, — пробормотал отец.

— Там, за рекой, — с горячностью продолжал Гектор, — не только люди выглядят по-другому, но и вообще все другое: немножко страшное, но интересное и живое. А здесь все кажется иногда полумертвым.

Тут уж Огастес встревожился не на шутку. Он произнес строго и внушительно:

— Гектор, не поддавайся этому чувству. Возможно, тебя это возбуждает, кажется непривычным, притягательным, но это мерзость, мерзость. Т ам процветают все пороки, какие только существуют на свете. Этот район прогнил насквозь, он заселен нечестивыми пьяницами, распутниками и негодяями. Я просто-напросто запрещаю тебе ходить туда.

Лицо Гектора вытянулось, даже он сам это почувствовал. Отец немедленно смягчился:

— Твое будущее на этой стороне реки, сынок. Вот погоди, займешься нашим бизнесом…

— Виноторговлей? — уныло откликнулся Гектор. — Но я не хочу…

Огастес положил руку ему на плечо и улыбнулся:

— Не забывай, торговля вином принесла нам много хорошего — да, по сути, все, чем мы владеем. Если не ты продолжишь наше дело, то кто же?

Наступило молчание. Оба были разочарованы. Тишину нарушил лишь бой часов в кабинете. Гектор подумал, что вряд ли его прогулка на южный берег была единственной причиной беспокойства и плохого настроения отца. Он резко сменил тему.

— У тебя есть загадка для меня? — спросил он. Это была их ежевечерняя игра. — Сегодня твоя очередь.

Насупленные брови Огастеса расправились.

— Да, есть, и непростая. Отгадай фразу, от которой осталась только буква «я».

— «Я»? — недоуменно нахмурился Гектор.

— Да. Всего лишь буква «я», и ничего больше.

— Хм-м… — задумался Гектор. — Ничего больше… Но ведь что-то рядом с ней было… — По выражению отцовского лица Гектор понял, что он на правильном пути. — Были другие буквы, но осталась одна «я», без остальных.