Эдуард Лимонов - Книга мертвых-2. Некрологи

Короче, мы едем: девять добровольцев, пьем чай, ходим друг к другу в гости, рассказываем байки. Плацкартный вагон. Майор использовал это время для агитации пассажиров. Он говорил им, что распил, разруб (но никак не распад) СССР — огромная трагедия для народов, составлявших СССР. И пассажиры его поддерживали. И даже были яростнее его. В вылинявших синих джинсах, в военной белой нательной рубахе, в пляжных тапочках (кривые розовые ногти), Майор сидел, подвернув одну ногу под себя, и без устали агитировал, агитировал и не уставал разговаривать. Со своим обыденным голосом, с простыми интонациями, он был убедителен. Я прислушивался. Я тогда еще подумал, что у Гитлера был в его окружении человек, которого называли «майор-рюкзак». Тот майор, с рюкзаком за плечами и часто на велосипеде, объезжал провинцию и агитировал соотечественников за национал-социализм. Гитлер любил «майора-рюкзака», приводил его в пример другим пропагандистам, упоминал в речах. Я подумал о нашем Майоре в том же ключе: отличный, простой, без заумности пропагандист. Наши студенты трактовали нашу идеологию запутаннее. А Саша Бурыгин взял из нее то, что ему было ближе: братство народов СССР, имущественное равенство, сильная армия. Вот, может, и весь его арсенал…

Мы были так неопытны, что не догадались хотя бы сойти не в Кокчетаве, а хотя бы на предыдущей станции. Или разделиться на группы. Ночью при въезде в Петропавловск, уже в Казахстане, по вагонам прошлась группа людей в кожанках, заглядывая в лица спящих. Пацаны мои бодрствовали рядом со мной на полках. Разводящим посты был Майор. Накануне вечером я сменил место, желая выспаться перед трудным днем, лег в глубь вагона среди простых пассажиров. Группа в кожанках, не обнаружив меня на моем месте, заметалась по вагону, но успокоилась тотчас, как только я отыскался.

Сходя с поезда в Кокчетаве, мы обнаружили, что весь перрон просто залит казахской милицией. Казахстанской, точнее. Нас окружили и повели, впрочем, без насилия, но настойчиво — собственно, куда нам было деваться? Я вздохнул, с сожалением вспомнив синюю (была весна) от молодой травы Великую степь, через нее вчера мчался поезд, и висели на проводах, спиленные кочевниками через один корешки телеграфных столбов. Там, где пилили с лошади, корешки были длиннее, там, где с верблюда, — короче.

В этом страннейшем путешествии, впоследствии получившем название «Азиатский поход НБП», Майор почти все время находился в кадре. Вот, после домашнего ареста, освобожденные, мы мчимся по двухтысячекилометровой траектории из Кокчетава в Алма-Аты, строго на юг. Майор агитирует «челночниц», везущих на продажу на юг свою северную картошку.

— Что же вы, русские, нас бросили! — чуть не плачут женщины. — Почему вы нас не защитите от наших баев!

— Защитим! — уверенно убеждает Майор. Спокойный рассудительный русский мужик в солдатской рубашке. — Все мы растерялись — и вы, и мы — и не смогли противостоять злой воле злых людей… Но вы и сами виноваты. Зачем голосовали за независимость?

— Да мы не голосовали, — утверждает со второй полки голос, принадлежащий матроне в шелковых синих шароварах.

На второй сидят аж три матроны. В Азии путешествуют скученно, целыми роями, вагон явно перенаселен. Понятно, что у половины пассажиров нет билетов.

Далее на помощь моим воспоминаниям приходят фотографии. Вот мы стоим: полковник Ушаков — начальник погранзаставы, я с биноклем, мой второй охранник студент-геолог Миша Хоре, Майор, на заднем плане лысая макушка нацбола Максима Суркова. Фотографию сделал, вероятнее всего, мой первый охранник, бывший муниципальный мент Лешка Разуков. Мы стоим лицом к Лешке, а сразу за спиной Лешки — граница с Республикой Афганистан, контрольно-пропускная полоса. Самого лучшего свойства, разрыхленная граблями, причесанная. Я навел бинокль на город Мазари-Шариф. Город, где родился Гульбеддин Хекматияр, один из лидеров, воевавших против русских, горит. Его окружили талибы и вот-вот возьмут. На саму Историю смотрю я в бинокль. И майор Саша чуть в стороне — простой прищурившийся русский парень с розовым лицом. Голубые потертые джинсы, камуфляжная курточка, белый воротничок рубашки. Глаза прищурены. Ярко-синее небо Азии с белыми облаками. Все ярко, сильно. Полынь, пучки травы, кусок военной техники брошен. Что он думал, прищурившись?

Следующая сцена. Проехав через четыре среднеазиатские страны, чудесным образом не потеряв людей, мы едем в поезде «Душанбе — Москва» в Москву, по территории Узбекистана. Наводящие ужас на пассажиров, нас обыскивают узбекские таможенники. В соседнем отсеке — драма. Я слышу: «Не сниму!» Заглядываю туда. Узбекским таможенникам приглянулись наши камуфляжные формы — подарок 201-й дивизии. У нас нечего отобрать, потому, следуя правилу: «С паршивой овцы хоть шерсти клок», — таможенники рвут с ребят камуфляж. Я уже распорядился, отдал приказ: «Отдать!» У узбекских милиционеров вообще и у таможенников особенно — дурная слава. Несколько солдат 201-й дивизии пропали без вести на этом маршруте, трупы пассажиров порой вылавливают в арыках. Я, понимая, что сердцу пацана дорога камуфляжная, первая в жизни форма, да еще подаренная в экзотической стране экзотической 201-й дивизией, но жизнь дороже, рисковать не стоит, я отдал свою форму.

— В чем дело, Саша?

— У меня своя, не подаренная, Вениаминыч. Со времен службы.

— Мы его забираем! — говорит шеф узбеков и кладет ручищу на плечо Майора. — Будете его потом вызволять, — шеф невесело улыбается.

— Тогда мы все останемся вместе с ним, — говорю я.

— А, все — тоже хорошо, — зловеще продолжает улыбаться узбек.

— Саш, отдай, я тебе лучше куплю. Нам всем придется с тобой остаться. А у ребят матери, девушки ждут…

— У меня под камуфляжем только кальсоны, — говорит он, — а джинсы я выстирал. Мокрые везу…

— Саша. Надо.

Узбекские таможенники как волки смотрят на него. Как волки, готовые броситься.

Майор снимает камуфляжные брюки. Узбеки сгребают добычу и уходят. Уф-ф!!

Весной 2000 года я взял Майора с собой в Республику Алтай. Нас было четверо, считая со мной. Всю зиму я сидел за картами и книгами. На Республику Алтай навела меня шестнадцатилетняя девочка, нацболка из Бийска. В апреле мы прибыли в город Барнаул, где нас взяли к себе местные нацболы. Через несколько дней мы нашли проводника по Горному Алтаю и в его «фольксвагене» заторопились на юг, на Бийский тракт и далее на Чуйский тракт. Начало новому приключению было положено. Это начало привело меня через год в тюрьму Лефортово, а Майора — на тот свет. Но в том-то и дело, что исход любого приключения непредсказуем, однако человечество не очень отказывается от приключений.