Тимофей Круглов - Август

— Как тебя зовут, браток? — поинтересовался Толя у мужичка в кепке, оттеснив блондинок, вытирающих своему кавалеру кровь с разбитой губы.

— Марат я, — гордо ощерился тот фиксатой улыбкой. — А ты кто? Мент, по повадкам судя?

— Да что ты, я простой бухгалтер, — усмехнулся подполковник. — Толя меня зовут. Спасибо тебе, Марат, за наших!

— Чего там, они не только твои, пароход у нас на всех один! — резонно заметил Марат, цыкнул на обожавших его, по всему видно, блондинок, и они сплоченной компанией отправились в сторону бара.

Саша, стоявший поодаль, при виде этого короткого знакомства, улыбнулся:

— Ну вот, а мы не захотели с ним дружить тогда, в автобусе, по дороге в монастырь.

— Дружить нам с ним и незачем, Саня, а вот то, что он «наших» в обиду не дает, невзирая на былую неприязнь — это меня радует. Жива еще Россия, майор! Пойдем в каюту, разговор у нас отложен, если не забыл.

— Пойдем, а чего ж не пойти? — немного напрягся Анчаров, но лицо его осталось непроницаемо доброжелательным. — С влюбленными нашими все в порядке?

— Молодцы, не растерялись. Это приключение им крепко поможет теперь. Люся только испачкалась, да ссадина на руке.

— До свадьбы заживет! — улыбнулся Саня и подобрел. — Наши девочки с бантиками в ресторане, я их предупредил, что мы с тобой ужинать не будем — встретимся позже, в диско-баре, там сегодня шоу.

— У нас, брат, одно шоу уже было только что, — рассмеялся Толян. — Пойдем, накатим граммульку, да поговорим о жизни нашей скорбной.

В каюте было тихо, уютно, чисто прибрано. Все вещи аккуратно разложены по шкафам и тумбочкам, не валялось скомканной одежды, вообще ничто не раздражало глаз. Саша помыл руки, в очередной раз вздохнул по поводу отсутствия в их «трюме» (так он называл нижнюю палубу теплохода) холодильника и начал накрывать скатерть-самобранку на скорую холостяцкую руку. Сквозь круглый иллюминатор, находившийся почти у самой воды, в каюту проникали оранжевые лучи низкого закатного солнца.

— Как на пожаре! — хмыкнул Толян, поглядев мельком на себя в зеркало.

— А что, уже горим? — деловито осведомился Анчаров, готовый мгновенно приспособиться к любому, самому резкому повороту в жизни.

Толян вытащил из своего чемодана очередную бутылку днестровского коньяку, довольно оглядел сервировку маленького стола и вздохнул:

— Помнишь, Саня, у тебя в кубрике похожий столик был откидной, только железнодорожный? Все тогда еще прикалывались над вами с Джеффом.

— Как не помнить? — Саня острым швейцарским ножом нарезал свежие помидорчики, аккуратно строгал «Докторскую» и «Российский» сыр. — У нас, Толян, с той поры омоновской, вся жизнь на откидных столиках да казенных койках. Как в Риге началась с первого «казарменного положения», так и тянется уж двадцать лет. — Анчаров критически оглядел законченную сервировку, пачку салфеток положил на край стола, неторопливо проделал все подготовительные манипуляции с сигарой из деревянной коробки, лежавшей на полочке над его кроватью, и закурил. — Командуй, командир!

Толян послушно уместил себя за столик, свернул с коньяка головку, махом вытащил гулко охнувшую пробку. Понюхал подозрительно, покружив горлышком бутылки у себя под носом, выдохнул удовлетворенно и разлил по первой. Себе в кружку — алюминиевую, поллитровую, Сане — в широкий коньячный фужер тонкого стекла.

— Ты что, этот фужер по жизни с собой таскаешь? — в сотый, наверное, раз спросил он Анчарова. А тот в сотый раз ответил:

— Так это из дома. Из секции вытащил перед отлетом в Тюмень из Риги. На счастье, думал. Вот обоснуемся в Сибири, получу квартиру, как обещали, выпишу семью и тогда выпью коньячку, и разобью бокал на счастье!

— За удачу! — Толян приподнял кружку, осторожно притронулся ей к золотому ободку фужера и выпил до дна.

Закусили не торопясь, не глядя друг на друга, думая о своем. Есть не хотелось, шашлык недавний, съеденный у водопада, еще не осел, как следует. Но без закуски офицеры не пили, чревато. Не те уже годы. Ранения, болячки, испорченные за годы службы желудки давали о себе знать.

Теплоход басовито погудел, прощаясь с Петрозаводском, и тихо отвалил от пристани. По стенам каюты побежала золотая рябь. Муравьев налил еще по соточке и вопросительно посмотрел на Анчарова. Тот усмехнулся в ровные черные усы:

— Выбирай, командир, за ветер странствий пить будем или же за дорогу к дому?

— Сказали мне, что прямая дорога ведет к Океану смерти. И я свернул с нее, и с тех пор тянутся передо мною кривые окольные тропы. Как-то так было. Все врут братья Мастурбацкие! Шли мы с тобой прямою дорогой, а вышла она кривой и затянулась на десятки лет. Сколько войн у нас получилось, Саня? — подполковник выразительно подергал себя за ухо и поднял указательный палец, напоминая, что каюта может прослушиваться фээсбэшниками на борту. Майор кивнул и не менее выразительно показал на пальцах, что им теперь все по фую, поскольку игра пошла в одни ворота.

— Ну, смотря, что войной считать, Толян? Афган, Карабах, Рига, Бендеры, Абхазия, Москва 93-го, ну и так, по мелочам, не считая оперативной работы. В целом, можно сказать, дешево отделались. Ты соскочить решил, Толя? А почему мне не сказал? Нехорошо.

— Да потому, что сумку твою прошмонал перед нашим отъездом из Тирасполя в отпуск. Альбомы, документы, флаг Латвийской ССР с мачты на нашей базе в Риге, орден, медали, черный берет и тельник. Это тебе так нужно на теплоходе в круизе по Волге? А почему мне не сказал? Нехорошо.

— Значит, пьем за дорогу к дому! — невозмутимо подытожил Анчаров и поднял свой фужер.

— За дорогу к дому! — Толян встал. Встал и Анчаров. Чокнулись, выпили до дна, и с размаху полетел в стену тонкий коньячный фужер с золотой полустертой каемочкой. Зазвенело стекло и осыпалось на кровать. За стенкой той как раз была каюта Гугунавы. А сейчас там никого не было.

— Я уж подумал, ты мне в лоб зафиндилить хочешь, — криво усмехнулся подполковник, аккуратно поднял покрывало с постели и высыпал мелкие осколки в туалет. Встряхнул хорошенько покрывало и снова застелил свой диванчик.

Саня сидел, докуривал сигару. Закурил и Толя. Выпили, не чокаясь, по третьей, опять сидели, молчали, думая о своем. О последнем марше колонны Рижского ОМОНа в аэропорт. О негостеприимной Тюмени. О том, как встретила их гостиница «Дружба» в Тирасполе. Как Кожевина с Никифоровым по чьей-то предательской наводке схватили молдаване прямо во время утренней пробежки и отвезли в Кишинев, а потом переправили в Ригу, в СИЗО. Как Парфенова сдали латышам российские власти прямо в Тюмени. Как в Абхазии подорвались на машине сразу четверо ребят, и неизвестно кому повезло, тому, кто погиб или тем, кто остался без ног. Как прятали местные уцелевших омоновцев на барже, курсировавшей по Днестру. Как воевали, и как предавали их те, за кого они воевали — снова и снова.