Макар Троичанин - Корни и побеги (Изгой). Роман. Книга 3

- Скажи: ты хотя бы капельку любишь маму… или никогда не любил?

- О чём ты говоришь? – возмутился больше, чем надо, выдавая себя тем, отец.

- Ясно, - понятливо среагировало проницательное дитя. – Я бы на твоём месте тоже разлюбила.

Она вздохнула по какому-то неизвестному своему поводу и, улыбнувшись, насплетничала:

- Юльку с фабрики выперли. По слёзной просьбе матери – по собственному желанию. Она там запутала в нитях полцеха, сломала станок и облаяла, по своему обыкновению, мастера за то, что, якобы, подсунул негодный. По всему городу, высунув языки, искали непыльное местечко секретарши, но нигде не обломилось. Ваш директор тоже отфутболил, хотя они и ссылались на тебя. Ты в курсе?

- Нет, - похолодел Андрей Данилович, испугавшись предстоящего объяснения с хамовитым директором. А он-то ещё, дурень, почти пообещал взять к себе сволочную девчонку. Теперь категорически исключено. Скорее бы уехать.

- Учти: Ядвига с мамой шпионят за тобой, - ещё больше напугала дочь, - у них есть стукачка в твоей конторе. Всё стараются выяснить, есть ли у тебя женщина. Сознавайся, я не продам.

«Значит, наябедничала всё же, старая стерва, не удержалась», - совсем упал духом ловкий ловелас.

- Нет у меня никого, кроме тебя и работы, - с горечью обнадёжил он дочь, - и никого больше не надо.

- Я верю, - ответила та просто. – Тебе с твоим проектом не до баб было. – Помолчала и неожиданно спросила по-взрослому: - Чего ради ты с ней так долго жил и живёшь?

Андрей Данилович не удивился такому вопросу самого близкого человека на свете, чутко угадывающего состояние его души. Он, скорее, удивился тому, что сам не задавал себе его. Наверное, боялся и сейчас боится разводного скандала, в котором, конечно, вина вся падёт на него, и вся грязь, мыслимая и немыслимая, выльется на его голову, боялся, что достанется и дочери, что она осудит, и он потеряет её навсегда. И ошибся: умница сама подталкивает к разрушению того, что гниёт долгих семнадцать лет.

- Господи, если бы ты знал, как мне опостылели эти пшечки с голубой панской кровью, извергающие на всех чёрный яд, - с болью в голосе воскликнула дочь. – Ты возьмёшь меня к себе?

Андрей Данилович нежно сжал её руки, едва сдерживая благодарные слёзы. Она – единственная, кто его понимает, ценит и любит. Как бы он хотел, чтобы они и на самом деле остались вдвоём. Но… затевать развод перед предстоящим переводом в Минск неразумно и опасно: могут и отказать в переводе. Зато потянутся долгой чередой постыдные партийные и профсоюзные разборки с увещеваниями одуматься, с ярлыками разрушителя советской семьи и неустойчивого моралиста, пойдут слухи в центр, сдобренные злобными измышлениями и жалобами сестёр, оказавшихся в родной стихии… Нет, надо ещё повременить. Надёжно обосноваться на новом месте, оторвать жену от вредного влияния сестры и уговорить на мирное расставание. Он сам себе не верил.

- Давай сменим тему, - попросил извинительно, - я пока не готов к серьёзному обсуждению наших семейных отношений. Что у тебя с учёбой?

- Нормально. Мне нравится злить мать, которую бесит, что в её приличной семье дочь, которой она посвятила всю жизнь – двоечница. И вообще: зачем учиться? Кончу школу, сразу женю на себе такого, как ты, умного добряка, рожу ему толстого шпингалета и буду шпынять от безделья обоих, а на это много знаний не надо, они даже – лишние.

Добряк-эталон усмехнулся, не поверив.

- Ты не сможешь.

- Это ещё почему? – возмутилась будущая стерва. – Не забывай, что во мне половина голубой крови.

Отец рассмеялся.

- Надеюсь, я сильно её подпортил.

И оба громко и освобождённо заржали, радуясь не только телесной, но и духовной близости.

- Что-то у вас слишком весело, - донеслось из праздничного зала. – Идите за стол.

За праздничным столом всё было, как и полагается в приличных домах: чинно, чопорно и чванно. Здравицу в честь счастливого семейного союза произнесла, естественно, культполитпросветзатейница. Женщины чинно чокнулись, чопорно, чуть коснувшись друг друга накрашенными губами, поцеловались и чванно осушили хрустальные рюмки, наполненные красным мускатом. Двойной именинник ограничился малиновым сиропом, а неприличное дитя из приличной семьи само налило себе вина в стакан, задорно посмотрело на отца: «За тебя!» и вполне умело лихо опрокинуло содержимое в невинные уста. Потом женщины выпили за долгое продолжение счастливого брака, но дочь воздержалась, а мужу пришлось под ободряющие настойчивые призывы тамады: «Горько!» приложиться к сухим губам жены как в прошлом и позапрошлом годах, а когда раньше, он уже и не помнил.

- Я – в кино, - поднялся неблагодарный невоспитанный продукт счастливого союза, летуче подошёл к отцу, чмокнул в щёку и прошептал так, что дамы слышали: - Терпи: вырасту – выйду за тебя замуж, - и, независимо подняв голову и выпрямив спину, убежал, вредно хлопнув дверью.

На миг воцарилась неудобная тишина.

- Это невыносимо! – простонала уязвлённая пренебрежением дочери примерная мать, хватаясь за голову, но так, чтобы не испортить кокона из чужих волос. – А всё ты, - зло сверкнула сухими глазами из-под затушёванных ресниц и бровей на любимца дочери, - со своими поблажками.

- Андрей, тебе всерьёз и немедленно надо заняться воспитанием дочери, - поддержала сестра – примерная и удачливая мать.

- Непременно, - пообещал, легкомысленно улыбаясь, отец, от которого нечего было ждать толку.

Разыграв необходимую сцену бессилия, жена пожаловалась вдогонку дочери:

- Чуть что не по ней, сразу угрожает досрочно выскочить замуж за еврея.

- Ужас! – вскричала сестра, заламывая руки на плоской груди. – Андрей! Это недопустимо! – снова воззвала к веселящемуся отцу, не на шутку напуганная возможным смешением благородной польской крови с презираемой еврейской.

Свою дочь она с удовольствием спихнула бы замуж даже за еврея, но охочих до выращенного колючего сокровища не находилось.

- А что? Из евреев получаются хорошие семьянины, не то, что из некоторых, - одобрил отпугивающую выдумку дочери улыбающийся некоторый.

Уязвлённые насмешливым легкомыслием отца строптивой дочери, полячки встали и ушли рассматривать тряпки, оставив толстокожее мужское животное за праздничным корытом. Оно не возражало, с удовольствием отдавшись одному из самых любимых человеческих занятий, а потом сидело, откинувшись на спинку стула, подрёмывало в ожидании продолжения запланированного торжества.

Но сёстры лишили его этого удовольствия. Заговорщицки пошушукавшись и похихикав, они скоро вышли из спальни, загадочно улыбаясь и оценивающе разглядывая осоловевшего мужчину, и гостья сразу засобиралась, притворно оправдываясь срочными делами и желанием не мешать счастливым супругам побыть вдвоём.