Макар Троичанин - Корни и побеги (Изгой). Роман. Книга 3

Когда два милиционера в сопровождении врачихи, пружиня ногами и раскачиваясь туловищами от тяжести, вынесли парусиновые носилки с телом, накрытом с головой, Владимир облегчённо вздохнул, пожелал Кроту прощения на небесах и на всякий случай спросил у второго носильщика:

- Живой?

- Каюк, - ответил, будто радуясь, молодой милиционер, взвинченный свежей кровавой картиной. – Снайпером оказался, - пошутил, впервые, может быть, увидев убитого в мирной жизни.

Больше здесь делать было нечего, можно возвращаться к ночлегу.

Поужинав, по оптимистическому обещанию экспедитора «по-человечески», он не стал заходить в дом и так же ночевать, а решил устроиться в кабине железного друга, благо были памятное одеяло и телогрейка. Долго устраивался, приспосабливаясь к тесному «люксу», наконец, затих, маня сон, но тот не спешил, предлагая осмыслить происшедшее.

Сегодня он убил ещё одного человека после войны, какого по счёту и не счесть после пехотинца на лестнице. Дорога домой оказывалась устланной трупами. Не слишком ли дорога цель, стоит ли того? Герои возвращаются на родину, овеянные славой убитых ими врагов отечества, он – более чем сомнительной славой невольного убийцы чужих врагов, обыкновенного киллера. Что ждёт дома, на родине? Вернее, там, где родился, жил и выжил? Ничто и никто. Не погибла ли она, его родина, вместе с тиргартенскими вековыми деревьями так, что остались только воспоминание и тяга к прошлому? Не ложная ли та тяга, подогреваемая разумом, а не выстраданная душой? Счастливых дней он там не помнит. Были выживание, терпение, насилие, дисциплина и дисциплина, повседневное чужое руководство, постоянное наблюдение и жестокая борьба за место. Нужна ли ему такая родина-мачеха, где жизнь придётся начинать снова с листа? Здесь, в России, он её, новую жизнь, начал и обрёл. Есть хорошая работа, отличная машина – Владимир любовно погладил рулевое колесо, прекрасное жильё по нынешним временам, Сергей Иванович… Сердце заныло от мысли, как будет убит партизанский комиссар, недобитый Сашкой, когда узнает о необъяснимом и подлом исчезновении неблагодарного «сынка». Конечно, есть Витя – больше русский, чем немец, с русской родиной, и…может быть, Зося – с притягивающей верой в него и природной устойчивостью, которой у него нет. Всё это – корни, которыми против своей воли успел врасти в Россию и которые придётся обрубать по живому, с кровью. Однако Виктора не обрубишь. Владимир должен дождаться весточки от Ольги Сергеевны прежде, чем выходить на последнего агента, даже если придётся затянуть сроки выполнения заданья. Без этого, главного корня, извлечённого целым и невредимым, он никуда не тронется.

Русские, конечно, здорово отличаются от немцев. В них мало спокойного рационализма и надёжной предсказуемости, недостаёт культуры общения и труда, но зато меньше практичной лжи, равнодушия и больше жизни и природной естественности. Среди них можно жить, во всяком случае, уже не страшно. В послевоенной Германии, наводнённой американскими сигаретами, виски, тушёнкой, ботинками, ширпотребом и искалеченной неприкрытыми и поощряемыми спекуляцией, проституцией и показной бодростью с оскалом дежурной улыбки до ушей, он, двадцатипятилетний, вероятно, будет выглядеть отжившим своё время стариком, не приспособленным к новой разнузданной жизни. Немецкой Германии больше нет, она стала интернациональной, немецкий дух иссяк, уничтожен. Он вспомнил, как военнопленные в лагере сетовали на то, что, избавившись от собственного еврейства, они получили с оккупацией ещё более наглое и безжалостное, упоённое победой и местью еврейство мировое, среди которого преобладает американское, особенно густо засевшее в репатриационных ведомствах. Неужели и там придётся зависеть от Шендеровичей и Яковов Самуиловичей? Он поймал себя на мысли о том, что впервые больше хочется остаться, чем вернуться. Имеет ли он на это моральное право? Как ни прискорбно, но ответ должен быть отрицательным. Ему нет места ни на той, ни на этой земле. И это несмотря на то, что он не чувствует за собой в полной мере ни одного из семи христианских смертных грехов: ни гордыни – никогда не высовывался, ни зависти – к чужому равнодушен, ни злобы – редко был несдержан за незаслуженную обиду, ни лени – отучен ещё в юности, ни алчности – умерен даже в мечтах, ни чревоугодия – больше чем умерен, ни похоти – слегка грешен, вероятно, по молодости. Он не знал, к какому из семи простых грехов отнести тот, что хочет выжить за счёт России и русских. Скорее всего, к гордыне: он унижает страну, возвышаясь сам. А если в этом божье предназначение, судьба? Тот, что на небе затеял опыт с перевоплощением слабой человеческой души, аж перевернулся на облаке, уличённый в дьявольской подлости. Владимир склонен был определять свой грех шире, но понятнее – жидовским. Чтобы оправдаться, придётся пронести через всю жизнь одно огромное и долгое Покаяние. И заслужить его надо здесь, в стране, которой он принёс зло, пускай даже по недомыслию, по чужой воле, не намеренно. Начать следует со сдачи властям агентов – трёх, которые согласились на подлую работу, и пятого, которого обязательно нужно найти, и всех остальных, запомнившихся по гевисмановской картотеке, которых перечислил по памяти, будь она проклята, заокеанским завоевателям. Сдать придётся анонимно из-за опасности пострадать рикошетом, а не явно, по-божески, на что, вероятно, не способен. Тем более что всё сильнее зрело предчувствие того, что с каждым новым расконсервированным агентом он всё глубже роет себе могилу. Нет никакого сомнения в том, что янки не захотят терпеть ненадёжную живую шпионскую картотеку, которую сумели по случаю задокументировать и проверить подлинность. Как только ревизия закончится, проверяющий и носитель секретной информации будет уничтожен. Он, к сожалению, стал слишком поздно понимать, что с каждым новым выявленным агентом приближает не родину, а собственный конец. Что же делать? Определённого, однозначного ответа у него пока нет.

Сегодняшний день начался плохо и закончился не лучше. Нет, не зря предупреждала чокнутая, подсаживаясь в Калиновичах. Но худа не бывает хотя бы без малой толики добра, говорят русские. Так и сегодня – у него остались деньги, предназначенные для Крота. Он снова заворочался, подтыкая под бока одеяло и натягивая сползающую короткую телогрейку, но сну тепла не хватало, и не хватало покоя душе. Сильная физическая и, особенно, моральная усталость давали о себе знать бессонницей, выдохшемуся организму требовалось время для расслабления.

Да, он, вне сомнения – гордец, попытавшийся со страху изменить свою судьбу, предавшийся ради этого победителям и в результате тяжко наказанный. Ему нет места нигде, и нет никого, кому можно было бы поплакаться и попросить совета, он всем приносит несчастья и превратился в изгоя, бесцельно промелькнувшего короткой жизнью, как те, убегающие в неизвестность, звёзды, просверкивающие за окном тёмно-синий холодный небосвод, усеянный яркими мерцающими точками так густо, что многим из них не хватает места.